00:00, 29 июня 2007 года

Темное не закрыло светлого

- Так сложилось, - рассказывает Надежда Федоровна, - что ко времени моего рождения родители уже были в разводе. Мама начала пухнуть от голода. Потом даже не могла вспомнить дня и месяца моего рождения. О каком материнском молоке можно было говорить! Тертая свекла или морковка в тряпице, свернутой в виде соски, - вот и все питание.

Чтобы хоть как-то прокормиться, женщине, на руках которой были две девочки, нередко приходилось надолго оставлять их одних. В лесу набирала связки дров и тащила их на себе с далекой окраины в центр города, на продажу, чтобы хоть что-то купить потом из еды. От отчаяния пустила в две из трех комнат своего домика квартирантов – раскулаченную в Пелагиаде и выгнанную из села семью из семи душ. Сами хозяева перебрались в маленькую комнатенку. И в этом же году дом за неуплату налога конфисковали и передали в ЖАКТ. Благо не выселили. Так и ютились здесь 11 человек. Выжили…

Началась война – детвора сразу повзрослела на несколько лет. Девочкам нужно было уже самим заботиться о хлебе насущном. Выручал тот же лес.

- Объединившись в группы, - вспоминает Надежда Федоровна, - мы крадучись спиливали деревья, распиливали их на бревна и на плечах, несколькими ходками, через кукурузное поле доставляли их в свои дворы. До поздней ночи кололи чурки, набивали поленьями проволочные круги и ранним утром, еще до восхода солнца, - бегом на дровяной рынок (сейчас рядом с этим местом - здание Октябрьской райадминистрации). Продать дрова нужно было до семи утра, потому что к этому времени подъезжала милиция, забирала их и отвозила на топку в хлебозавод. Если везло, то за свою связку я могла выручить 50 рублей. Этого хватало на 100 граммов масла или на четвертинку хлебного «кирпича»…

После оккупации опять открылись городские школы, в том числе и 34-я имени Белинского. Среди тех, кто пришел записываться в первый класс, была и одиннадцатилетняя Надя Резниченко. Директор школы Анна Васильевна Согр «взяла грех на душу», определила ее сразу во второй класс.

- Школьные годы были самые лучшие в моей жизни, - вспоминает собеседница. - Даже голод 48-го года мы, подростки, уже, наверное, закаленные в испытаниях, перенесли легче.

В 50-м году решила: пора выходить на самостоятельную дорогу. Несмотря на уговоры преподавателей продолжать учебу, забрала свидетельство об окончании семи классов и с первого захода поступила в Пятигорский кооперативный техникум. С отличием закончила его и по собственному выбору оказалась в Суворовском райпо-требсоюзе. Назначили на должность плановика. Молодая, энергичная, не обремененная семьей, Надя с головой окунулась в дела. В материальном отношении совсем неплохо получалось. С прогрессивными надбавками и премиальными до полутора тысяч выходило - по тем временам хорошие деньги. Появилась возможность помогать матери. Как молодой специалист должна была получить и жилье…

Ее поджидал первый горький жизненный урок. Глаз на девушку положил не кто-нибудь, а сам руководитель художественной самодеятельности, в которой Надя активно участвовала. В возрасте за 30, приятной внешности мужчина, с красивым певческим голосом.

- Короче, - говорит Надежда Федоровна, - предложил он мне руку и сердце. Согласилась. Показался серьезным человеком, к тому же - бывший фронтовик. Не скрыл: был женат, но не сложилось, мол, детей нет. Стали жить вместе, брак решили оформить позже.

Прохвостом оказался худрук! Когда у Нади вот-вот должен был родиться ребенок, выяснилось, что у «артиста» законная жена в Воронеже, а в соседнем Краснодарском крае от другой женщины - сын. На все четыре стороны рванул он и теперь.

Молодая женщина надломилась. И, не отработав положенных после техникума трех лет (что означало лишить себя возможности трудоустроиться по специальности), перебралась с малышкой в Ставрополь к матери.

Все попытки найти хоть какую-то работу, пусть даже уборщицей, оказались тщетными. Средств к существованию не было. В отчаянии Надежда принимает решение, на которое пошел бы далеко не каждый мужчина: без вербовки ехать в Инту (город в Заполярье, в 30 километрах от Воркуты) на угольные шахты. Сказали, что там можно хорошо заработать. Собрав, как она сама говорит, на дорогу деньги со всего мира, оставив двухлетнюю дочку матери, поехала в полную неизвестность, сердцем чувствуя, что ничего хорошего ее там не ждет.

- То, с чем я там столкнулась, можно назвать только одним словом: кошмар.

Денег ни копейки. Назад пути нет. Поселилась в семейном бараке (супружеская пара земляков-ставропольцев выделила ей место на сколоченной из грубых досок «кровати», где, кроме нее, спали трое их детей). Первое время перебивалась тем, что каждые 15-20 дней сдавала кровь на станции переливания крови. Из донорского заработка большую часть отсылала в Ставрополь – для дочки…

Пошла на курсы машинистов угольного транспортера. Через три месяца направили на одну из шахт. Меньше чем за полгода она угодила в несколько аварийных ситуаций, причем всякий раз по своей собственной вине. Каждая из этих ситуаций только благодаря чуду не закончилась для нее трагедией.

Открылась комсомолке Резниченко и еще одна сторона тогдашней действительности, развеявшая миф о гуманности и справедливости, о высоких идеях и идеалах. Все началось с женской душевой, куда она приходила после смены, чтобы смыть с себя въевшуюся пыль «черного золота». На изнуренных телах, больше похожих на скелеты, шрамы и следы избиений и пыток. Оказалось, основная часть населения Инты - это бывшие политзаключенные, «враги народа», их родственники и дети. Здесь после воркутинских лагерей они отбывали ссылку, работали на шахтах. Мужчины и женщины, русские и украинцы, белорусы и прибалты. Простые люди и ученые, хозяйственные руководители, военные, писатели, священно-служители…

Кое-кто из новых подруг Нади, проникнувшись к ней доверием, рассказывал ужасающие подробности того, через какие муки, издевательства и унижения им пришлось пройти.

А был это уже 57-й год. Появились первые лучики хрущевской оттепели. Началось повторное рассмотрение дел политзаключенных. Схема их была проста: человеку объявляли о «реабилитации», скороговоркой перечисляли его права на восстановление имущества, трудового стажа и отпускали на все четыре стороны, предварительно взяв подписку о неразглашении всего того, что ему только что было сказано.

Прошел в Инте этот «обряд» и 29-летний литовец Ионас Казлаускас, к которому, как сказала Надежда Федоровна, она тогда, в 57-м, прибилась сама, чтобы иметь хоть какое-то мужское плечо, хоть какую-то защиту. Ведь в тогдашней Инте среди мужской части хватало всяких, в том числе и отпетых уголовников. Ионас, судя по снимку из домашнего альбома Надежды Федоровны, выглядел внушающе: высокого роста, мужественное лицо, на голове пышная копна русых волос. Попал он в эти края 17-летним юношей с эшелоном «врагов народа» из прибалтийских республик. Теперь ему возвращаться было некуда - родители умерли, от их хозяйства на хуторе ничего не осталось.

Надежда решила еще раз испытать судьбу, попытаться во второй раз устроить свою личную жизнь:

- Так со своим новым Иваном Ивановичем я оказалась опять в Ставрополе.

- А почему с Иваном Ивановичем?

- Тот, первый, был Иван Иванович. А Ионас Ионасович, он и есть по-русски Иван Иванович. Я его так и стала звать. Он не обижался. Зарегистрировались. Он удочерил мою дочку.

Трудностей и проблем хватало. Стало ухудшаться здоровье матери Надежды. Начал разрушаться тот самый домик, который в начале 30-х власти забрали у Резниченко и передали в ЖАКТ. Но жить можно было. Н. Казлаускас устроилась на работу в горпищеторг. Взяли товароведом, а спустя время, видя усердие и способности работницы, назначили старшим экономистом.

- Столько энергии появилось, - вспоминает Надежда Федоровна. - За все бралась, все успевала, все у меня получалось. Как ни трудно было, но добилась возвращения дома в частную собственность, в 67-м решили с мужем перестроить его. Средства нужны были немалые. Где взять? Пристроили к домику одну комнату, по договору с расположенным рядом ремесленным училищем отдала ее как бы под общежитие. До десяти ребят в ней жили. Но денег все равно не хватало. Пришлось занимать-перезанимать.

Она уже работала в одном из краевых управлений. И тут опять начались несчастья. Умирает мама, спустя время - муж. Что за болезнь у него была, врачи так и не определили. Что-то прицепилось к нему, еще, видимо, там, в лагерях. Двадцать лет подряд страдал, а последние десять лежал, не поднимаясь с кровати. В возрасте 32 лет от неожиданного инфаркта умирает муж дочки, оставив ее с двумя маленькими детьми, мальчиками.

- Но я, наученная собственным жизненным горьким опытом, знала твердо, что никак нельзя расслабляться. Поскольку дочка поступила в вуз, большую часть забот, связанную с мальчишками, взяла на себя.

Оформила пенсию, но продолжала работать. Но болезни стали доставать - дали вторую группу инвалидности - пришлось расставаться с работой и уходить на отдых. Общий трудовой стаж к этому времени составил 43 года. Но опять же решила: не сдаваться! Вела домашнее хозяйство, ухаживала за огородом, завела кур, уток. Это стало хорошим подспорьем для стола. Возглавила уличный комитет. Сколько усилий пришлось приложить, чтобы, наконец, были проложены ливневая и хозфекальная канализации, укреплена оползневая часть улицы.

Чуть передохнув, решила еще две проблемы: по улице Лазо был проложен асфальт и налажено освещение. Заметно преобразилась ее родная бывшая 2-я Монастырская.

- Жизнь свою, - словно подытоживает наш разговор Надежда Федоровна, - считаю, прожила все-таки не зря. Да, нагляделась и натерпелась всего, но веру в людей, в добро не растеряла. И сама я в меру сил и возможностей что могла, отдала государству, старалась помочь другим. Как-никак воспитала дочь, помогла поставить на ноги ее детей, моих внуков. Они уже взрослые, самостоятельные мужчины. Один из них уже обзавелся семьей. Два года назад подарил мне правнучку. Так что жизнь продолжается.

Анатолий ЧЕРНОВ-КАЗИНСКИЙ