"А мы – с Некрасова"

Вскоре после окончания русско-турецкой войны 1877-1878 годов несколько улиц в Новом Городе (так в старину называли юго-западную окраину Ставрополя) получили названия, связанные с этим событием: Карская, Плевенская, Шипкинская, Батумская (сегодня - соответственно Серова, Тельмана, 8 Марта и Некрасова). Об одной из них – улице Некрасова – и пойдет речь.

Судя по списку домовладений города за 1881 год, к тому времени она уже сформировалась. На ней насчитывалось 66 жилых строений, в которых обитали 35 семей отставных солдат, 11 унтер-офицеров, 15 мещан, а также семьи казака, чиновника и трех крестьян.

Большинство их домов было сложено из битого ракушечника или самана, помазанных глиной. Крыши крыты камышом или соломой. Широкая, немощеная улица, густо поросшая травой, от деревенских ничем не отличалась. Дворы от внешнего мира отделяли чисто символические загородки: плетни, одновременно служившие для сушки постельных принадлежностей, белья, одежды, прозрачные дощатые заборы, низенькие стенки из битого камня. Все эти препоны в первую очередь создавались для живности, чтобы она не проникала за пределы двора.

Зато теперь здесь – сплошные высоченные заборы, зачастую железные ворота с калиткой на замке. За ними – злющая собака. А ведь бывало: возится хозяйка в огороде, дверь прикрыта всего лишь на петлю и щепочку.

Главными кормильцами тамошнего населения были огромные огороды и сады. К примеру, приусадебные участки проживавших на северном отрезке улицы (между Софийской – ныне Льва Толстого – и теперь засыпанным строительным мусором Песчаным яром) вплотную примыкали аж к владениям жителей улицы Карской. Это уже после Великой Отечественной войны между ними переулок Невельский образовался.

Несколько десятков лет назад на этой же улице можно было встретить немало потомков первопоселенцев: бывших мещан Завалищева Егора, Ляликова Василия, Асеева Митрофана, Крикунова Павла; унтер-офицеров Набокова Иллариона, Трощина Никиту, Ермоленко Гавриила, Антонова Степана, Коротаева Семена; рядовых Жежерина Ефима, Буняева Михаила, Сковородникова Федора, Чумакова Самуила.

Некоторые продолжатели упомянутых фамилий на местах своих предков пребывают и сейчас. Одни обновили и благоустроили доставшиеся им в наследство жилища, другие разрушили их и возвели новые приличные дома, создали в них коммунальные удобства.

Есть тут и семьи, чьи пращуры осваивали эту местность. Свидетельством тому – стоящие рядом два дома Чумаковых. Некогда был поблизости от них и третий, принадлежавший их зажиточному родственнику – Николаю Чумакову. Он имел в своем хозяйстве коровник, просторную конюшню, несколько буренок, лошадей, пекарню для выпечки булочек на продажу, во дворе кухню и вместительный добротный погреб (он, кстати, сохранился, высится, покрытый буйно цветущим чистотелом). И надел земли у него был больше, чем у многих. Несколько работников держал. В том числе еще даже не подростков, а почти детей – Жежериных Полю и Колю, живших напротив. Девчушка по дому помогала, мальчуган пас скотину.

Все это и учли ему в разгар репрессий. Суд приговорил его к десяти годам лишения свободы. Имущество конфисковали. Недвижимость передали в коммунхоз. Жену и шестерых детей отправили на спецпоселение – в село Дербетовку Апанасенковского района. Сам он вскоре скончался в одной из тюрем Дальнего Востока.

Сегодня в городе Михайловске Шпаковского района проживает один из его сыновей – Петр, вывезенный из пенатов, когда ему было девять лет. В своем письме в редакцию Петр Николаевич с ностальгией вспоминает улицу Батумскую, колодец на ней, откуда брали воду и поили скот (сейчас он мусором забросан), дом под N 121 (прежде 95), в его бытность крытый камышом.

Я побывала там. Увидела небольшую, сельского типа хату с двумя окнами на улицу. Сначала удивилась: неужели в ней жила многодетная богатая семья? Потом присмотрелась: оказывается, основная часть постройки таилась в глубине двора. Теперь это самый невзрачный на улице, покрытый шифером домишко. Он и принадлежащие ему одряхлевшие высокие дубовые ворота с калиткой напомнили мне экспонаты из музея под открытым небом.

Все бывшие надворные постройки, после того как их хозяина репрессировали, были приспособлены под коммунальные квартиры. Не так давно их перевели в частную собственность. Остатки приусадебного участка рядом с домом жильцы поделили на грядки.

Сколько лет минуло, но многое из прошлого не может забыть сын Николая Чумакова. В том числе и голодный тридцать третий год. В его сознании запечатлелись опухшие лица соседей, людские трупы у домов, заборов... "По улицам ездили тогда подводы, собирали мертвых", - пишет он. При этом подчеркивает: "Наша семья не голодала".

Мне довелось пообщаться с коренной жительницей этой улицы А. Киселевой. Ее давнишнее простенькое жилище, что досталось от прадеда, рядового Ефима Жежерина, старательно ухожено. Начавшие были горбиться стены своими руками выровняла пра-внучка посредством глины и навоза. Пристроены скромная веранда, тамбурок, нашлось немного места и для кухни. Подведены газ, телефон, вода.

Когда-то в этой хате под соломенной (теперь шиферной) крышей было две тесные комнатушки с земляными полами, громоздкая русская печь, крошечные сенцы и кладовка. А сколько всяких воспоминаний у Александры Николаевны связано с ними! Сохранилось в сознании, как при занятии города немцы яростно бомбили в яру за их огородом наши отступающие части. Одна бомба угодила в вековую грушу стариков Невкопаевых. Бросив деда одного, его благоверная в ужасе помчалась к Киселевым.

– Мы, пятеро детей, окружили маму, прижались к ней, лежим на полу, дрожим от страха. Мама крестит и себя, и нас. Вдруг бабушка Невкопаиха вбегает. Бросилась к нашим ногам, обняла их, говорит, мол, Бог вас спасет и меня с вами. – Моя собеседница засмеялась: - А потом, когда во время оккупации нас свои по ночам бомбили – это ж надо додуматься! – мы в сенцах прятались под лавкой.

Рассказала она еще один грустный случай из череды тех дней. В хате было холодно. Сидели они, братья с сестрами, на печке грелись. Невыносимо есть хотелось. Внезапно открылась дверь – ввалились немцы с резаными курами в руках: наловили их в чужом сарае. Приказали матери сварить для них. Детям за услугу, как в насмешку, дали маленький пакетик леденцов.

– Другой раз представлю, как мы бедно жили, просто поражаюсь: как мы вообще выдюжить смогли, – продолжает А. Киселева. – Денег не было даже на спички. Так мы огонь из кремней высекали и бегали за ним сосед к соседу. Приносили жар в совках или тлеющую тряпку и раздували их. Питались тоже чем попало. Помню, мать испечет тыкву в печке или чугун белых бураков напарит – враз съедим. Я была худая, одни кости. Старшему из нас, Борису, когда закончилась война, едва исполнилось пятнадцать лет. От лютого голода спасались тем, что собирали в яру, в лесах, в степи землянику, терн, грибы, дикие яблоки, груши, алычу. Нередко ходили за ними аж на Косякинский карьер. Видели бы вы, какая там красотища! Еще из лесу вязанками таскали хворост. Сами топили абы чем – кизяком, соломой, а хворост продавали. Порубим его, отнесем на базар, на вырученные деньги купим баночку кукурузы. Смелем ее на камнях – мама сварит брандахлыст и всем поровну разделит.

После того как старшие дети подросли и пошли работать, семья стала понемногу оправляться от нужды. Саша с подружками Аллой Асеевой (правнучкой мещанина Митрофана Асеева) и Лилей Мартыненко, выросшими на одной улице, записались в колхоз.

– Вставали в четыре часа, полусонные пешком добирались до бригады. Оттуда нас на лошадях отвозили в поле. Работать было нелегко. Особенно на хлебоуборке. Нередко на ночь оставались на току, а спать немыслимо хотелось. Иной раз не успеешь прикорнуть, уже будят: поднимайся, надо зерно везти на элеватор... Правда, кормили хорошо. В жару давали простоквашу, – говорит Александра Николаевна.

Рассчитывались с колхозниками натуроплатой. Но ведь им нужны были и деньги. Как-то поехали подруги на заработки в какое-то неподалеку от Калмыкии коллективное хозяйство (названия они не помнят). На славу потрудились. Им за это и заплатили щедро. Но брать продуктами не стали. Спустя время, девчатам доставили домой финансы.

У Шуры в то время намечалась свадьба. Начала готовить приданое. На заработанные деньги купила красное ватное одеяло с пододеяльником, два платья – ситцевое и шерстяное, два метра цветастого ситца на прикроватный коврик, шифоньер и стулья.

Приходили подруги посмотреть обновы. Мать Шуры, Ксения Александровна, угощала их горячим, только что вынутым из печки хлебом. Они натирали хрустящие корочки чесноком и с удовольствием ели.

Еще несколько лет после войны ни водопровода, ни радио, ни электричества в этом околотке не было. Воду носили на коромыслах из копаней в яру. За день вычерпывали, за ночь они наполнялись доверху. А когда провели радио, что было! Распахивали окна на улицу, ставили на подоконники радиоприемники и репродукторы, включали их на полную мощность, слушали: чей громче...

– А наш Борис, – призналась Александра Николаевна, – как услышал песню "Валенки" в исполнении Руслановой, давай плясать и подпевать.

Кстати, первожителем этой улицы был и прадед известного ставропольского краеведа, члена Союза писателей, почетного гражданина города Ставрополя Германа Алексеевича Беликова - унтер-офицер Беликов Алексей.