Всего лишь – умер бомж

Зашел в аптеку за лекарством, а там провизоры между собой:

– ...и тогда позвонили в милицию. Те приехали, вытащили труп вон из того люка теплотрассы.

– И кто же это был?

– Как кто? Бомж, разумеется.

В кургузых пиджачках, засаленных пальто с чужого плеча, черные от пьянства и грязи, они слоняются по перрону и привокзальной площади, побираются у церковной ограды, умирают в подвалах и подворотнях. Ну а те немногие, кого подберет милиция или "скорая" и откачает ре-анимация, попадают сюда, в Нагутскую участковую больницу. Потому как в ней, единственной на территории Минераловодского района, существуют так называемые "социальные" койки – спасительная соломинка для людей без определенного места жительства.

Вслед за медсестрой Еленой Феоктистовой переступаю порог женской палаты.

– Мария, расскажи товарищу, откуда ты и как к нам попала.

Обитательница ближайшей койки стягивает с лица одеяло, переводит взгляд с медсестры на меня и обратно. Выпуклые губы, крупные, рубленые черты, короткая стрижка, характерная для алкоголиков, будто обугленная кожа.

– Ну, это... В Минводах была. В доме трехэтажном возле вокзала. Ты там рядом живешь...

Лена закатывает глаза и качает головой:

– Она вам наговорит... На самом деле, два месяца назад ее подобрали на улице. Без сознания. Никаких документов при себе не было. К нам привезли голую, вывалили из простыни на кровать - принимайте. Подлечили, откормили. Постепенно начала разговаривать, а недавно вспомнила, что ее зовут Мария Григорьевна.

Сквозь спинку соседней кровати оловянными глазами на нас смотрит Наташа. На вид – лет сорок, по паспорту – двадцать три. Пить начала, как сама призналась медикам, лет с двенадцати. Муж выгнал, жить негде. В палату медсестры заносили ее на руках – до того была измождена.

Да, конченых алкашей среди граждан без определенного места жительства полно. Тронувшихся умом – тоже хватает. О выкрутасах такого рода в Нагутской больнице могут порассказать на целый том - насмотрелись, намучились со своими клиентами. Но самое обидное, когда вытащишь бомжа с того света, а он оклемается чуток и давай материть медиков, требовать водки.

Однако на "социальные" койки нередко попадают и просто несчастные люди с изувеченной судьбой.

...Седой мужчина в тельняшке сидит на постели, разгадывает сканворд. Анатолий Федорович, бывший ветврач. Поехал в Краснодарский край к родственникам, а те – на порог не пустили. Как нетрудно догадаться, с расстройства изрядно принял на грудь. А на дворе январь, самый снегопад... "Со всяким может случиться", - резонно замечает Анатолий Федорович.

Отмороженные ноги ампутировали в Краснодаре. Там же маленько подлечили и спровадили по месту прописки – в Минераловодский район.

Жена давным-давно ушла, дочь, которой отдал родитель-ский дом в Калиновке, заявила: "Ты мне не нужен". Со служебной квартиры на хуторе Лысогорском, которую в свое время не удосужился приватизировать, вытурили. Получается – самый что ни на есть бомж.

– Ну, ничего, – бодрится Анатолий Федорович. – Я уже договорился в стардоме: как выпишут из больницы, перейду к ним. Пенсия у меня хорошая. Семьдесят пять процентов буду отдавать за жилье, питание, обслугу. Оставшегося хватит на всякую мелочевку.

Особая статья – беженцы из Чечни. Сколько их осталось без крыши над головой!

– Как правило, это самые порядочные люди среди наших пациентов, - говорит старшая медсестра Раиса Слюсарь. – Взять хотя бы бабулю, что сейчас лежит в палате...

В линялом, но чистеньком байковом халате, душегрейке, аккуратно повязанном клетчатом платке, маленькая, уютная, она старательно застилает постель, хотя парализованная рука еще плохо слушается. Меня встречает приветливо, но без суеты, с достоинством.

О давнишнем Мария Григорьевна вспоминает охотно, в подробностях. Время от времени назидательно повторяет: "Жизнь прожить – не поле перейти". А вот о событиях последних лет упоминает скупо. "Да что там говорить...", – горестно обрывает саму себя и смахивает набежавшие слезы.

...Их с сыном выгнали из дома, позволив захватить лишь носильные вещи и документы, затолкали в грузовик, где уже были другие русские. На каком-то заброшенном полустанке высадили: "Добирайтесь до Минвод, там вас ждут".

Никто, понятно, семидесятипятилетнюю старушку с психически больным сыном там не ждал. Спасибо сошлась с другими бедолагами из Грозного: сообща снимали квартиру, помогали друг другу. Ира – у нее еще в первую чеченскую войну погибли отец и муж – похлопотала за Марию Григорьевну, и той стали выплачивать пенсию. Потом умер сын. Горе бабушку подкосило: поутру вышла во двор, а назад едва дотащилась: парализовало правую руку и часть туловища. Так вот и оказалась здесь, в больнице. Все, слава богу, вот только Ира давно не приезжает – "дюже далеко Нагутское от Минвод".

Два года уже прошло с тех пор, как выписали из больницы другого беженца из Грозного – Александра Алексеевича, а медсестры по сей день о нем вспоминают:

– Да он и сейчас в Нагутском. Вон, через дорогу, дом престарелых. Там и живет.

Александр Алексеевич только чуточку различает свет, а так полностью слеп. Но мою помощь отвергает, норовит самостоятельно пройти к выходу на улицу, а там и к курилке за крыльцом. Для своих семидесяти девяти весьма бодр, остер на язык, а память – дай бог каждому!

Еще в Чечне в восемьдесят девятом померла его старуха, в девяносто четвертом зарезали сына. Через полгода – после очередной бомбежки – вылез из подвала, а на месте дома – гора битых кирпичей да разломанных плит перекрытия. Все документы и вещи там остались.

Два года жил на даче у чеченца, с которым когда-то работал на комбинате строительных материалов. Летом кормился с огорода, зимой, как совсем живот подведет, шел в город к хозяину дачи, и тот давал чего-нибудь поесть.

В девяносто седьмом с попуткой добрался до Минеральных Вод. Здесь, еще до первой чеченской войны, обосновались его старые знакомые. Не раз с оказией передавали приветы, приглашали в гости. Но по старому адресу их не оказалось – переехали на другую квартиру, а куда – неизвестно.

– Переночевал я в зале ожидания на железнодорожном вокзале. Утром на последние копейки перекусил в столовой, что возле рынка. Сел на лавочку на бульваре – куда идти, что делать? Тут подходит женщина и давай мне о Боге, журналы сует – почитай, мол. Да не до журналов, говорю, мне есть нечего, спать негде. Ну и рассказал про свою беду.

Повела она меня в городскую администрацию. Вышел сам Катренко. Устройте, говорит, дедушку на ночь. А куда? Ну, хоть в милицию.

Допоздна просидел в дежурке на стуле. Поясница разламывается, спать хочется. Дозвольте, говорю, в углу на полу прилягу. Не положено! Но часа через полтора старшина смилостивился: ладно, говорит, отец, ложись.

Наутро – опять до Катренко. Рассказал, как провел ночь. Он побагровел: да определите же куда-нибудь деда! Отвезли меня сначала в Побегайловскую больницу, а затем полтора года пролежал здесь, в Нагутской.

Александр Алексеевич четко помнит номера частей, в составе которых сражался под Москвой и под Сталинградом, эвакогоспиталя в Чите, где очутился после тяжелейшей контузии, стрелкового полка, с которым добивал японцев. Все это он изложил в заявлении в военкомат. Послали запрос. Пять месяцев в Подольске и Санкт-Петербурге ворошили архивы – все подтвердилось. Выдали удостоверение участника войны, а вот пенсию почему-то определили мизерную – 485 рублей. Но зато, спасибо главе сельсовета Александру Викторовичу Коляко, выдали паспорт, прописали в селе. Так что теперь Александр Алексеевич вроде как уже не бомж.

Ну а что делать с теми, у кого нет ни паспорта, ни пенсии? За полтора года немало таких повидали в больнице:

– Шут его знает, – говорят медработники, – при Советской власти была статья за бродяжничество. Силой забирали на улице, выясняли личность. Давали направление на предприятие, алкашей определяли в ЛТП. А сейчас права человека... Вон в Минводах на остановке возле бани вечно толчется всякая рвань – мужики, бабы. Пьют, спят на лавочках, под себя нужду справляют. И никому до них дела нет.

В больнице знают: выздоровевшим бомжам деваться некуда. Одни сразу просят отвезти их в Минводы на вокзал, другие слоняются по селу, пока участковый не погонит.

...Вот и Наталью Сергеевну вылечили, одели, обули, даже шубу, что осталась от умершей пациентки, дали. Через три недели привезли ее с вокзала спившуюся, избитую, в одном изодранном платье. Вымыли, накормили.

– Ой, спасибо, девчата. Первый раз за три дня наелась.

А утром пришли – она холодная. Умерла. Просто умерла очередная бомжиха...