Точка невозврата

Если смолоду не начудил, в старости и вспомнить нечего.

Эдуард Стрельцов

В жизни каждого человека обязательно есть какие-то поворотные точки, после прохождения которых свернуть с выбранного маршрута уже невозможно. Для многих это выбор пути после школьной скамьи. В нашей семье всегда царил культ фронтовиков-победителей — дедушки и дяди, потому и отношение ко всем военным без исключения было очень уважительным. Вот и я с самого раннего детства мечтал стать офицером. Позднее сформировалось убеждение, что подводником. Жизнь, правда, распорядилась по-своему: офицером я стал, подводником — нет.

Моей точкой невозврата, рубежом, после перехода которого нельзя вернуться назад, стало поступление в Ставропольское высшее военное, тогда командное, а когда выпускался, инженерное, училище связи имени 60-летия Великого Октября, получившее это почетное наименование в юбилейный год. Сейчас такого учебного заведения уже нет, а его выпускники оказались неравномерно разбросанными по бескрайним просторам нашей необъятной Родины, в большинстве своем осев «на горе у Ташлы у реки», в Ставрополе.

Память у меня уже недисциплинированная, я могу не вспомнить того, что произошло вчера, но чем большая давность оказывается у событий, тем четче они осели в ее закоулках. Такой вот парадокс. Я помню все фамилии, имена, «пароли, адреса и явки», но никого в своих воспоминаниях не назову поименно...

Курсант третьей роты

Не знаю, как сейчас, а сорок с лишним лет назад каждому юноше предпризывного возраста выдавали на руки приписное свидетельство. С получением оного я пришел в военкомат, где легко прошел все положенные для поступления в находящееся под Ленинградом военно-морское училище процедуры. Сотрудник комиссариата пообещал отправить запрос и сообщить мне, когда нужно будет ехать поступать. Однако время шло, а звонка все не было. Домашние забили тревогу и силком заставили меня пойти разобраться. Все оказалось не просто, а очень просто: мои документы никуда не посылали, потому что они случайно завалились за полочку. Тогда я еще не осознавал, насколько все это очень по-военному.

Как в известном стихотворении Агнии Барто, «было лето, пели птички», но на душе у несостоявшегося кандидата в офицеры скребли кошки. Истерик закатывать я, впрочем, не стал, заявив домочадцам, что, по-видимому, не судьба (как запасной рассматривался вариант поступления в Ставропольское училище связи, но время уже ушло), придется, мол, идти на завод к станку. С надеждой добавив к этому, как мне казалось, весьма убедительный довод о почетности всех профессий. Выяснилось, однако, что не все в нашей семье с этим тезисом согласны.

Такой вселенской катастрофы ячейка нашего общества вынести не смогла, и чрезвычайный семейный совет из мамы и дедушки постановил тогда едва разменявшему восьмой десяток бравому полковнику в отставке направить стопы в училище связи, погреметь орденами-медалями перед кем нужно, чтобы внука допустили к экзаменам в порядке исключения. «Нужный человек», пересекавшийся с дедушкой на фронтах Великой Отечественной (он жив и сейчас, подбирается к середине десятого десятка, спасибо ему преогромное), добро дал: пусть, мол, на экзамены походит, а если сдаст, нужные документы оформим потом.

Так из множества открывавшихся перед юношей дорог во взрослую жизнь блестящей, как тогда казалось, перспективой замаячили офицерские звездочки. Перетянув в 17 лет свою юность кожаным ремнем, я храбро бросился осваивать науку побеждать, ибо был знаком с пословицей, гласившей, кто [не] обжигает горшки. Отличником я никогда не был, но науки усваивал легко, так что поступил с запасом, средний балл аттестата (довольно высокий) не потребовался. Нужно сказать, что в наивных детских мечтах я (как дедушка!) хотел стать полковником. Выше (как плохому солдату) почему-то не мечталось. И вот первый шаг к осуществлению мечты сделан: пройден КМБ (курс молодого бойца), на котором нас, как заведенных, гоняли на плацу практически от рассвета до заката, и чем эта муштра (в лучшую сторону) отличалась от аналогичной, заклейменной учебниками и учителями истории царской, эрудированному юноше было невдомек. Наконец принята присяга - и вот оно, первое увольнение!

Кошки на душе больше не скребли, она пела о прекрасности и удивительности жизни. Но кратковременные фрагменты счастья сменились бесконечной рутиной обыденности — ратными буднями. Через неделю выяснилось, что все последующие походы в город возможны только через норматив физической подготовки под названием «подъем переворотом». Стимул был серьезный — вдвоем с таким же точно «задохликом» мы за неделю в самом дальнем «укромном» спортгородке научились делать это нехитрое упражнение необходимое количество раз. А вот хорошо бегать я так и не научился. Зато благодаря регулярным кроссам вокруг Комсомольского озера бросил курить.

Учился я легко и непринужденно, а вот с дисциплиной проблемы были — ах, молодость, молодость! Спустя два года это мне так надоело, что я решил училище бросить. Но не тут-то было! Оказалось, что весь «лимит на отчисление» был уже исчерпан и существовал только один «честный» способ ухода на гражданку (тюрьму как вариант я не рассматривал) - завалить сессию. Это было для меня несложно. Формула простая: четыре экзамена, три двойки — и до свидания. Два я успешно завалил, на третьем препод (он, зараза, меня любил, — я с ним спорил) увидел две пустые графы в зачетке, все понял и недрогнувшей рукой вывел «хорошо», даже не став опрашивать (по его предмету у меня всегда было «отлично»). Я не особо огорчился, ведь впереди был еще один экзамен. Но по цепочке информацию он, по-видимому, передал, потому что, несмотря на лившуюся из меня потоком ахинею (нести которую, по утверждению вождя мирового пролетариата, легче, нежели бревно), мне снова вывели в зачетке положительную отметку. Был еще шанс завалить пересдачу экзаменов, но на одной из них препод торопился, а другой препод честно признался, что идет пить с друзьями пиво и мы ему срываем мероприятие (party тогда не говорили). Так вместе с другими двоечниками экзамены я сдал «автоматом».

В училище было настолько много интересного, что, может быть, когда-нибудь я напишу об этом книгу. Сейчас же лишь еще один запомнившийся штришок. В последний год обучения местных курсантов отпустили жить дома. Мы приходили в училище утром как слушатели, а вечером расходились по домам. И вот как-то раз, опаздывая, я выскочил из дома, позабыв пилотку. И настолько впритык прибежал в училище (хоть и не особо близко было, я принципиально ходил пешком, презирая штурмовать переполненные, кто помнит, троллейбусы), что не успел взять так называемую «подменку». Среди ста двадцати подчиненных начальник курса углядел мою непокрытую тогда еще пышноволосую кучерявую головушку и флегматично спросил: а, собственно, почему? Услышав ответ «Ну, забыл пилотку дома», он выдал самую, пожалуй, яркую формулировку к списку моих многочисленных взысканий: «За ну-за-был-пи-лот-ку-до-ма» объявил на всю катушку своих полномочий пять нарядов на службу вне очереди.

Не подумайте, человек он был хороший. После выпуска мы с ним выпили под висевшим у нас в казарме плакатом, изображавшим огромное болото, в которое из училищных ворот с гирей на шее летит выпускник, и надписью «Только военное училище открывает дорогу в полную тревог и опасностей жизнь советского офицера». К слову, как в воду глядели. В общем, если кто-то еще не догадался, в юности я был молодым и глупым. Сейчас-то уже могу признаться, что один недостаток с возрастом я изжил.

«Ракеты не должны взлететь»

Вместе с другими разгильдяями, как нас незлобно именовало начальство, я наивно полагался на расхожую пословицу «Дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут». Но не угадал. 15 лет я провел в Забайкальском военном округе (ЗабВО, или Забудь Вернуться Обратно, как переиначили аббревиатуру остряки). Побывал по обе стороны Кривого озера (Байкала): девять лет топтал Забайкалье и шесть Приангарье. Офицерская жизнь вовлекла в свой круговорот незамедлительно.

В день прибытия в часть мне довелось попасть на суд офицерской чести. Судили набедокурившего капитана лет тридцати, который в двадцать один год казался мне глубоким стариком. Когда словесная диарея командира, замполита, начальника штаба, заместителей командира, парторга и комсорга иссякла, до этого молча стоявший и как бы отсутствовавший на мероприятии офицер вдруг очнулся и выдал потрясающую фразу: «Сам я эстет. Жена у меня кандидат наук. Идите вы все…», как сейчас говорят, в пешее эротическое путешествие. Это было настолько неожиданно, что никто не нашелся, что ему ответить. Его не расстреляли и даже не посадили на гауптвахту — на следующий день он как ни в чем не бывало стоял в строю в готовности выполнить любой приказ отцов-командиров. А впитавший, как губка, эту науку молодой лейтенант в сложных жизненных ситуациях к апробированной фразе, случалось, прибегал.

После судилища меня и других вновь прибывших вызвали в штаб представляться командиру. Тот был явно не в духе. Листая наши личные дела, озвучил мою фамилию, поинтересовавшись, правда ли написана в характеристике, что я активный участник художественной самодеятельности. А получив утвердительный ответ, он почему-то озверел и заорал: «А мне твоя самодеятельность на ... не нужна!». Тогда я, обидевшись, смолчал, а когда понял, что человек просто так шутит, обижаться перестал. К слову, самый гениальный инструктаж при заступлении в наряд провел со мной начальник штаба, смысл которого (инструктажа) сводился к роскошной фразе: «Посылайте всех в пешее эротическое путешествие или ко мне, это то же самое».

Когда двух прибывших одновременно со мной на узел связи выпускников выгнали в отпуск в январе, не скрою, я тихонько радовался, раскатав губу на летний отпуск. И снова не угадал! На моем рапорте уже другой командир (мне довелось пережить их великое множество) наложил резолюцию: «По первой лыжне». Как выяснилось, этот не шутил. Так что на побывку я улетел в декабре, зато хотя бы Новый год провел дома.

Пообтершись, вскоре я лихо мог на любом разборе любых учений доложить, что связь на самом-то деле была, просто она временно отсутствовала. Как ни странно, подобные отговорки порой, как говорится, прокатывали. Из 15 офицерских лет около пяти я провел на боевом дежурстве. В фильме «Интервенция» герой Сергея Юрского озвучил, на мой взгляд, совершенно потрясающую фразу: «Регулярная армия — это прекрасно. Это что-то особенного!». Подписываюсь под каждым словом.

Наш армейский фольклор столь глубоко не копал, но несомненные перлышки тоже встречались. «Дедушка старый дежурить пошел. Шифр набрал, потихонечку ввел. Кнопку нажал да и смотрит в окно. Дедушка старый. Ему все равно». Будучи молодым, я не понимал, почему у «стариков» даже на учебных пусках руки тряслись. Дети подросли — понял. Поэтому чуть позже, заступая на бэдэ (боевое дежурство), мы, как положено, получив приказ, отвечали «Есть!», а после прохождения торжественным маршем вполголоса шептали сакраментальное: «Ракеты не должны взлететь».

В автобиографическом романе «Мальчики с бантиками» Валентин Пикуль дает такое определение самой трудной морской вахте — «собака»! Дежурить нужно с полуночи до четырех утра, когда особенно хочется спать. Но это на флоте так. В РВСН «собакой» называется смена с трех ночи до девяти утра по местному времени. Представьте «картинку»: ночь темна, как душа негодяя, а дежурные расчеты по протоптанной в тайге тропинке идут менять отдежуривших свои шесть часов коллег. Охранять Родину в «собаку» никто не любил. Я же в молодости был практически безотказным и частенько заступал именно в эту смену. За «пошвыркиванием» чая и бесконечными разговорами время тянулось не столь томительно.

Но все менялось, когда начинались тренировки на аппаратуре. Большинство проходило стандартно и отрабатывалось, как говорится, на автомате. Но иногда в высоких штабах на дежурство заступали любители запутанных ситуаций, вероломно устраивавшие хитрые ловушки. К примеру, в Москве только десять вечера, а в Забайкалье уже четыре утра. Вдруг кто-то придремлет и отработает, как обычно, на автомате — вот тут-то его с дежурства и снимут! Заменят поднятым коллегой, недосмотревшим сладкий сон, а опростоволосившемуся предстоит отнюдь не самая простая церемония — повторная сдача зачетов на допуск к дежурству.

Во время одной из таких нестандартных ситуаций состоялся этот, с моей точки зрения, совершенно гениальный диалог. Дежурный низшего звена спрашивает:

- Как работаем?

Старший моего расчета отвечает:

- Установленным порядком.

Тот не успокаивается:

- Так что все-таки делать?

- Смотри инструкцию.

Не удовлетворенный ответом подчиненный начинает заход с другой стороны, четко по уставу:

- Товарищ подполковник! Разрешите обратиться! Прошу ваших указаний, как отработать в данной нештатной ситуации.

Внимание, ответ:

- Вы — серый человек! Вы — серый человек, товарищ капитан! Если подполковник говорит «смотри инструкцию», значит, он сам ни черта не знает! Вы — серый человек!

И еще его же перл. Заступая на дежурство, принимаем секретную документацию. У каждого для нее свой тяжеленный металлический сейф. Меланхолично пересчитывая каждый листик, вдруг выдает: «С таким количеством секретных документов, Серега, отступать будем до Таймыра. Китаец твою жену поимеет и мою жену поимеет».

Через несколько лет он уволился в запас и уехал жить в Краснодарский край, от Китая подальше. Как-то по дороге на море встретил его у обочины, торгующего собственноручно выращенными помидорами. Позубоскалили. Вспомнили, как в гарнизонном магазине в конце семидесятых было два вида продуктов: водка и соленые зеленые помидоры, казавшиеся нам тогда необыкновенно вкусными. За что среди прочих наименований мы Забайкалье называли и страной вечнозеленых помидоров. Товарищ угостил меня результатами своего труда. Что могу сказать, мастер - он в любом деле мастер: хоть защищать Родину, хоть кормить ее.

Капитаниссимус Советского Союза

Мой ратный труд был отмечен одной юбилейной и двумя так называемыми «песочными» медалями (за выслугу лет — это когда с тебя песочек начинает сыпаться), а также многочисленными грамотами. В реалиях Советской армии цель — дослужиться до полковника — была мною скорректирована до уволиться в запас капитаном в 40 лет.

За годы службы мне довелось побыть связистом, освобожденным комсомольским секретарем термоядерного ракетного полка, наконец, ракетчиком. Как беззлобно подшучивал один из моих отцов-командиров, твои дети будут хвастаться: мой папа был оперативным дежурным. Несколько раз я отказывался от предлагаемых мне майорских должностей, а когда «состарился», и предлагать перестали. Так бы мне и светило уволиться по достижении предельного капитанского возраста с перспективой дальнейшего трудоустройства сторожем в магазин политической литературы, но не судьба.

Тут как раз случился путч. Командир части собрал нас в ленкомнате и сказал (не дословно), что к власти пришла хунта, что врагов внутри страны у нас нет и что мы имеем право не выполнять чьих-то приказов, если посчитаем их неприемлемыми. Так и сказал: можете ссылаться на меня. После этого я нашего «старичка» (он был много старше нас) сильно зауважал.

Развал Советского Союза перекорежил многие судьбы, а мне вот повезло. Узнав, что на минимальную пенсию я уже наслужил, написал рапорт на увольнение. Документы (в Москве) приняли лишь со второй попытки. Но это если в отделе кадров не соврали, там были шутники еще те. О приказе главнокомандующего Объединенными Вооруженными силами СНГ маршала авиации Евгения Шапошникова о моем увольнении я узнал от замполита части. Мы с ним не особенно ладили, но в то утро, штурмуя в резиновых сапогах глинозем сопки, на верхотуре которой находилась казарма, и услышав от него проникновенную фразу: «Какого черта ты, уволенный в запас, сюда прешься?!». Я расчувствовался, обнял этого человека и сказал ему, что это лучшие слова, которые я от него когда-либо слышал. Так в 35 лет я стал молодым военным пенсионером.

Дедушка старый

За мои пенсионные четверть века однокурсники обзавидовались, сколько же это я успел за это время вытянуть с родного государства, а один мой училищный друг, сумевший отчислиться после первого курса, признался, что был дураком. Сейчас, когда я уже достиг «гражданских» пенсионных лет, собрал весь возрастной букет болячек, с утра радуюсь тому, что с работы пока не просят, а по вечерам изредка смотрю футбол (только игры с хорошей «афишей»), но чаще — с супругой сериалы, которые раньше терпеть не мог. А еще мечтаю дожить до правнуков, мужчинам это редко удается.