Полоз

Боже, как славно возвращаться из города в хутор! Петлять знакомыми огородами, садами, где грядки соседствуют с цветами. Их целые протоки: и домашние ирисы, и разнообразные полевые. А какой аромат! Как все благоухает, радует…» – с радостью думал Юрка, идя к бабушкиному дому. Он уже поднялся было на крыльцо, взялся за дверную ручку, как вдруг его остановил глуховатый старческий голос:

– Погодь, милок!

Это оказалась соседка, Клавдия Никитична. Никто здесь не помнил точно, сколько ей лет. И все относились к ней со снисходительным пониманием, которым обычно одаривают маленьких детей. Юрка улыбнулся, увидев Никитичну.

– Здравствуйте! Опять телевизор не показывает? – с усмешкой осведомился юноша.

– Ой-ей-ей, внучок! Тут дело куды серьезней! – неожиданно запричитала хуторянка. – Покуда тебя не было, тут такое творилось… Ко мне ясный свет вернулся, разум… Ты понимаешь?

– Пока не очень, – Юрка пожал плечами. – Пойдем, баб Клав, к нам. Чайку с бабулей попьете. Там и расскажешь.

– Хорошо, милый, хорошо, – унимая одышку, согласилась старуха.

Они вошли в дом, где хозяйка Ульяна Тимофеевна жарила кабачки. Все здесь было неизменным испокон веку. Русская печка, шкафчики, стол, потертые стулья да небольшой баракановый диванчик. На полу пестрели круглые половики. Холодильник с запасом корвалола на пластиковой стенке. Какая-то особенная атмосфера старого дома, обстановка, добрый его уют необъяснимо умиротворяли Юрку. Потому так охотно и забирался сюда, подальше от городской суеты. К тому же настоящей его страстью, привитой дедом, стала рыбалка. Поэтому с наступлением лета почти все выходные Юрка проводил в Авросьевке. Его, будущего филолога, очень интересовал (как говорили в старину казаки, «дюже» интересовал) и местный диалект. Он даже курсовую работу в университете писал по материалу, собранному в хуторе, откуда пошел их род, где родилась мама.

Ульяна Тимофеевна, атеистка до мозга костей (хоть и названа была по святцам), в сказки своей стародавней подруги не верила, но в этот раз не на шутку обеспокоилась. Слушала ее внимательно.

– Прозренье ко мне пришло! Что ж я, не ведая, натворила-то! – сокрушалась Никитична. – Приехала давеча ко мне дочка с ейным сожителем. Мол, в городе работы нет, кризис, мы у тебя поживем. Здесь огород держать можно какой-никакой… И что? Кабы огород посадили...Пили безбожно. Кажин божий день! – Клавдия Никитична пошамкала губами и вздохнула. – Видать, позарились на мой дом и давай на меня ворожбу нагонять. Тут разум мой и померк. Повезли они меня в райцентр к нотариусу! Как в тумане была, – уже плачущим голосом добавила гостья. – Ихнюю бумагу и подмахнула…

– Завещание? – уточнил Юрка и твердо сказал: – Его можно переделать.

– Внучок, меня добры люди-то просветили уж посля… Где я остановку-то сделала?

– Там, где бумажку подмахнула, – подсказала Ульяна Тимофеевна.

– А, да-да, вот потом они на радостях опять напились, и тут дочке плохо стало. Вызвали «скорую». Увезли в больницу, не знаю куда, и сожитель с нею. Тут ко мне разум и вернулся! Смекнула, зачем етот шельмец перед глазами моими часами крутил…

– Гипноз, – предположил Юрка. – Хотя вряд ли… Просто в наглую решил дом отнять. Не волнуйся, Никитична. У меня есть знакомый юрист. Он посоветует, что делать.

– Вот как? – как будто заинтересовавшись, спросила гостья и снова зачастила. – Ну и вспомнила, как у нотариуса была. Как меня спрашивали, а я будто не своя отвечала. А потом и затвердила бумагу. Это самое завещание… Тут добры люди-то и надоумили, что надо отмену делать глупости моей. Я поехала, нотариус меня вспомнил, надоумил. Только боюсь я тепереча. А коли проведает про то дочка? Ой-ей-ей… Изведут же…

Ульяна Тимофеевна озабоченно поглядывала на простофилю. Действительно, с детства зная дочку Никитичны, Таньку, бывшую продавщицу на рынке, можно было предположить, что она мать в покое не оставит. Жалости и заботы от такой мегеры не дождешься. «И маленькая была – шкодила. А выросла – в дурную компанию влипла в городе, начала пить да воровать, – размышляла хозяйка. – А Никитична верила ее жалобным письмам, последние денежки посылала. А потом Танька техникум бросила, уехала на Север за длинными рублями. Мать, считай, бросила. Бывало, идем в Дом культуры петь в казачьем хоре, вроде как душа ее воспрянет. Денек, другой – опять тоскует. Дочка-то – родная кровь, не чужая, щемит в груди…».

– Ты, голуба, успокойся. Утро вечера мудренее. А чтоб извести… Подсудное это дело. Да против родной матери? – засомневалась Ульяна Тимофеевна, поглядывая на внука, который в знак согласия кивал. – Если опять начнут обижать, нам жалься. А хочешь, заночуй тут.

– Чи я бездомная? К себе пойду, а то последнее утащат, хоть и брать-то нечего…

Юрка вызвался проводить Никитичну. Безветренная июньская ночь была светла от луны. Чудесным духом молодого пшеничного колоса и разнотравьем тянуло из-за околицы. Где-то в заречье допевал последний в этом году соловей. И лишь лай собак нарушал глубокую тишину.

– Ну все, Никитична, пришли. Ты сны видишь? Пусть тебе приснится кинокомедия.

– Ой, Юрочка! Комедий и в жизни хоть пруд пруди… Спасибочки, что проводил до дому. Сейчас вот замкнусь и лягу.

***

Дня через три ранним утром в окно тревожно постучали.

– Иду я, иду! – Ульяна Тимофеевна поднялась, с трудом переставляя затекшие ноги, как была в ночной рубашке, вышла из спаленки в прихожую. Сдернула со спинки стула косынку и стала повязывать. Крашеные буровато-седые волосы не слушались, то и дело вырываясь наружу.

– Ой, Ульянушка, дай сяду, а то силов нету, – войдя в дом, Никитична сразу опустилась на стул.

Юрка, проснувшись, перевернулся на другой бок и не стал слушать сбивчивый разговор подруг.

И вдруг прямо над его головой раздался вкрадчивый голос бабушки:

– Юрик, вставай! Помощь твоя нужна.

Парень, зевая, поднялся.

Оказалось, что вечером вышла Никитична во двор, чтобы собачку покормить, и чуть было не наступила на огромную змею. Побежала к ближнему соседу. Федотыч хатенку обследовал, но «ирода окаянного» не нашел. А Никитична всю ночь провела с включенной лампочкой, боясь внезапного нападения.

– Пройди с ней, проверь. Глаза у тебя молодые, – Ульяна Тимофеевна похлопала сонного внука по плечу.

– Так точно, – шутливо отозвался Юрка. – Постараюсь оправдать высокое доверие!

Тропа к Никитичне вилась вдоль зарослей лопухов. Хата ее, обшитая досками, покосилась и выглядела неказисто. Шиферная крыша от старости кое-где зеленела мхом. Щелястые ступеньки, отделяющие крыльцо от сеней, поскрипывали при каждом шаге. Юрка вслед за хозяйкой нырнул в сени, где развешаны были пучки трав, собранных на Троицу, которыми Никитична лечилась. В сам дом вела когда-то крашенная, в белой шелухе дверь. Тесную горницу чуть ли не наполовину занимал пыльный сервант, в стеклянной дверце которого желтели нечеткие фотографии минувшего столетия. И овальный раздвижной стол, под одной ножкой которого плющилась коробочка спичек, и маленькие часы на подоконнике, чье тиканье отдавалось эхом, напоминали музей древности. Дальше располагалась спаленка Никитичны с домоткаными ковриками, железной кроватью и незатейливыми занавесками на окошечке. Над кроватью красовалась выцветшая почетная грамота, заключенная в рамку.

– Ету награду мне в Кремле сам Калинин вручал, – простодушно похвалилась старушка. – Сначала я в бригаде работала, а потом на птичник перевели. С Ульяной там и сдружились.

Обследовав все углы и закоулки, Юрка змеи не обнаружил.

– Можешь спать спокойно, баб Клав. Проверено – мин нет! – обнадежил Юрка.

– Ой, чую я, тут ета пакость.

– А что ей в доме делать? Сериалы с тобой смотреть? – возразил Юрка.

– Дай-то бог, – перекрестилась хозяйка.

***

Никитична как будто успокоилась. Управилась по хозяйству и уже шла в дом, как услыхала писк мыши. Ее преследовала большая змея. Стремительным броском мышь оказалась повержена. Клавдия не успела опомниться, как большой желтоватый полоз уже проглотил добычу. Аспид скользнул по спорышу к сараю и там затаился.

– Кажись, ужака… Слава богу, неядовитая… И умная, – прошептала старуха и облегченно вздохнула. Знала она с детства, что в степи водятся такие особые гады, которые на хвосте имеют утолщения, вроде каменюки. И могут сбивать с ног не только людей, но и лошадей. Сами по себе они не вредные, но их лучше не трогать. До невозможности умные и мстительные.

Ей вспомнилось, что давно хотела завести кота вместо пропавшей Мурки. Особенно сейчас, осенью, от грызунов не было никакого спасения. Из сараюшки они таскали зерно, а на кухне то и дело портили, грызли продукты. Поэтому первый страх перед полозом у Клавдии прошел: «Нехай вместо кошки остается». С того дня стала она о змее заботиться. Каждый вечер ставила под крыльцо миску с молоком и, привыкнув к такому соседству, шла спать уже спокойно.

***

Приближались первые морозы. И как-то выйдя во двор и не найдя змею, Никитична не на шутку расстроилась. Долго искала, но так и не обнаружила. Видимо, уползла или спряталась в нору. В тот же день негаданно приехала дочь со своим мил-дружком.

– Ты, мамка, как хочешь, но мы с Жориком пока с тобой поживем. Квартиру свою в городе продали. Может, что подходящее в райцентре подберем, – Танька бросила на верхнюю площадку крыльца две большие клетчатые сумки.

– Если б не брала кредит, не пришлось бы крышу над головой терять и тащиться в эту дыру, – проворчал сожитель.

– Помолчал бы! От тебя-то какой прок? Я хоть какую-никакую копейку в дом несла, а ты с дружками только пиво глушил! – обозлилась Танька. – Мячик чертов!

Заросший, неопрятный мужик и впрямь походил на спортивный снаряд: низенького роста, с отвисшим животом и короткими ногами.

– Коли так, то живите, – Никитична недоверчиво оглядела обоих. – Только пить прекращайте. Перед Богом грешно, а перед людьми совестно.

– Твои понятия, мамаша, устарели на хрен! Сейчас каждый живет, как хочет, – возразил хмуроглазый мужичок. – Вот ты, например, крестьянка, мелкая буржуазия. Имеешь участок, держишь кур и козу. А мы люди вольные, живем, как душа велит. Вот перебьемся у тебя как-нибудь, похороним, а там видно будет.

Танька в это время обшаривала глазами материнский дом, в котором выросла, подбирая подходящие вещи, которые можно продать.

Никитична посмотрела на дочь с горечью и обидой. «Где же я тебя упустила-то, милая? Во всем тебе отказу не было. За что заслужила такую худую старость?»

***

– Ох и накурили, спасу нет! – не сдержалась Никитична, у которой закружилась голова, и поспешно вышла на свежий воздух. Терпеть ругань дочки с «зятьком» больше не хватало сил. Она присела на спиленный ствол ореха, засохшего от старости, и стала греться на осеннем солнышке. Незаметно ее разморило, она уронила на грудь голову и задремала. Разбудил поднявшийся ветер. Открыла глаза и увидела чуть поодаль на пожухлом спорыше свернувшегося в кольцо своего охранника: «Ну, значит, вернулся мой крысолов».

Жорка вышел на крыльцо. Прикуривая сигарету, он скользнул взглядом по двору и вздрогнул. Испуганно уставился на полоза и шагнул к открытой двери:

– Танька! Слышь! Проснись, там змеюка, метра три будет!

– Допился?! Уже змеюки мерещатся, алкаш! – донесся из прихожки сердитый голос подруги. – Завтра еще белочка явится. Ожидай!

– Дура! Иди сама погляди. Я этих тварей, в натуре, ненавижу! – от злобы у «зятька» задрожал голос. – Щас я приголублю этого чувака!

Коротышка в трико с отвисшими коленями и тельняшке схватил швабру, висевшую на балясине крыльца, и воинственно спустился на землю. С разбега замахнулся на змею – и вдруг размашистый желтоватый жгут, мелькнув в воздухе, стеганул его по ногам, сбил на спину. Став на карачки, Жорка хватил к крыльцу, забыв швабру. Никитична ахнула, наблюдая, как полоз расправился с напавшим на него человеком.

– Ай да орел! – воскликнула она одобрительно. – Постоял за себя…

Невероятно, но почему-то дочь с хахалем в тот же день собрались и умотали на первом автобусе в город. Только их и видели. «Из огня да в полымя. Только что же плохого я им сделала?» – не понимала Клавдия. После отъезда громких домочадцев в хате воцарилось безмолвие.

Опомнившись, старушка поспешила во двор: «Не воротился ли полоз?». Обошла двор, огород, вышла за калитку, но змея как в воду канула. Временами Никитична слышала частые удары своего сердца: «Опять, кажись, таблетки забыла принять. Подводит память». Пришлось вернуться в дом.

Все следующие дни Клавдии начинались одинаково. Поохав, она надевала старенькие, но опрятные калоши и выходила на обход своих и соседских владений: «А вдруг мой желтобрюхий вернулся?». Клавдия тщательно проверяла, не появился ли полоз под крыльцом, в сенях или в сарае. Подливала свежего молока в блюдце, но оно так и скисало нетронутым. В результате перестала заходить на воскресные посиделки к Ульяне Тимофеевне. Забросила занятия в казачьем хоре. Длинными вечерами вплоть до заморозков сидела во дворе и все ждала: «Может быть, сегодня воротится. А меня дома не будет. Худо получится, чай хозяйка не встретит долгожданного гостя».

– Федотыч, ты моего полоза не видал? – с надеждой Клавдия спрашивала ближнего соседа.

– Не видал, – получала соседка один и тот же угрюмый ответ.

«Вот и первый снег. Значит, больше ждать толку нет, уполз в норку да там в спячку и впал», – Клавдия, покашливая, встала со ствола спиленного ореха и, тихо шаркая, побрела со двора в хатенку. Она уже отворила дверь в сени, немного замешкавшись в проеме, оглянулась и с тоской посмотрела на белые снежные хлопья: «Нет. Все-таки заведу по весне Мурку».

То была последняя зима в жизни Никитичны.