В семье Михаила Цыбулько о войне говорить не любили...

В нашей семье о войне говорить не любили. А я чувствовал это нежелание и, как говорится, «не нарывался». Да и не было в младшем школьном возрасте интереса к такой «древности», как события двадцатилетней давности. И слово «ветеран» в середине шестидесятых чаще употреблялось в отношении тех, кто либо «Ленина видел», либо водил эскадроны в атаку на просторах Гражданской.

А победители фашизма - они являлись гармоничной частью обыденности. Правильно, наверное. Ведь подавляющему большинству из них тогда было чуть больше сорока. Зрелая молодость. Самый продуктивный возраст что для работы, что для творчества, что для политики...

Деда по матери, Михаила, в честь которого меня и назвали, никогда не видел. Он умер, когда мне было всего несколько месяцев от роду. И знаю я про его боевой путь только то, что как-то походя то мама сообщала, то бабушка. Мол, воевал в танковых войсках. Имел много наград. Попал в плен. После освобождения власть сначала к нему претензий не имела. Но после арестовала. Причем с арестом история очень занимательная. Деду как фронтовику выделили жилье в Новороссийске, куда он вместе со старшей дочерью и поехал, чтобы готовить всю семью к переезду. И в это самое время стали к бабушке наведываться визитеры в штатском - где, мол, муж. Она адрес дает, они благодарят, а через неделю все повторяется... Думаю, если бы в то время не случился в Новороссийске сильный голод, когда спасались исключительно мелкой рыбой (суп из хамсы, котлеты из хамсы, даже хлеб из хамсы), и дед не принял бы решение вернуться в Ставрополь, где было посытнее, судьба его сложилась бы иначе. Но - вернулся. И был арестован. Несколько месяцев провел в «Лефортово». 

Мне дали возможность ознакомиться с его делом. Тягостное ощущение того времени, пропитавшее те казенные бумаги, до сих пор бередит душу. А суть проста: деда и других арестовали по навету уже приговоренного к высшей мере мерзавца и предателя. Который понимал, что он жив, пока сообщает «компетентным органам» о новых и новых «врагах народа» и «иностранных шпионах». Вот он и сочинял, вспоминая фамилии тех, с кем когда-то служил в Красной армии.

Дед Михаил ушел в год десятилетия Победы. Так что о боевых эпизодах рассказать внукам не успел.

А вот про оккупацию кое-что рассказала мама. Она вспоминала, что, перед тем как в Ворошиловск (так тогда назывался Ставрополь) вошли германские войска, два-три дня царила гнетущая тишина. Казалось, что может свершиться чудо и враг забудет про наш город. Но, увы, 3 августа по улицам пронеслась весть: немцы пришли.

Родители пытались удержать своих отпрысков, но разве это возможно? И вот уже дети разглядывают чужую технику, скопившуюся в районе перекрестка нынешних проспектов К. Маркса и Октябрьской Революции, и удивляются: разве можно голыми на виду у всех плескаться у фонтана?

А еще поразил запах. От чужих пахло чужим. Просто чужим...

Среди остальных эпизодов, которыми мои старшие поделились с подрастающим поколением, история бабы Нюры. 

Баба Нюра и моя баба Зоя (если быть точнее, обе они должны бы называться ПРАбабами, но кто про такое в повседневности помнит?!) были подружками, полностью отвечающими поговорке «вместе грустно, врозь скучно». Ругались порой так, что вся улица затихала, когда они вступали в словесный бой, встретившись около магазина. «Обмен мнениями» частенько продолжался до тех пор, пока они не подходили к калиткам своих дворов. А расстояние между ними было метров в триста... Представляете, каково бывало тем, кто попадал к ним «на язык»?

Старые люди говорили, что эти ПРАбабы и во время оккупации особо не прятались, а баба Нюра и вовсе стала персонажем местной легенды. Соседи ее в начале шестидесятых частенько припоминали, как она вышколила германских вояк, которые заняли ее дом, но требовали, чтобы она в нем прибирала. Так вот, отказаться баба Нюра не смогла и отправилась полы мыть. Но когда немцы пошли по чистому в сапогах, не выдержала такого отношения и отходила всех, кто под руку попал, мокрой половой тряпкой. В общем, с тех пор «постояльцы» входили в хату только разувшись... 

Ставрополь после оккупации пришел в норму довольно быстро. Мама вспоминала, что уже через пару недель стали приходить письма с фронта. И в ее памяти навсегда остался эпизод, когда радостная женщина показывала соседкам лист бумаги, на котором оставались не закрашенными военными цензорами только слова «Здравствуй, моя дорогая и любимая...» да подпись. Ну и что, что прочесть ничего нельзя, зато жив! Жив!!!

Дед по отцовской линии, Алексей, о вой­не рассказывать тоже не любил. Редко-редко. По большим праздникам. Но, к глубочайшему моему тогда сожалению, речь шла не о ратных подвигах, схватках и сражениях, а о каких-то совсем не военных вещах.

Вот, к примеру, его история про менталитет. Случилось это уже в Германии. Пошла группа советских офицеров, среди которых была и дама, в баню. Пришли, оплатили как положено и направились в свои отделения. Повесили наши парни обмундирование в шкафчики в раздевалке, взяли банные принадлежности и двинулись в помывочный зал. Зашли и увидели странную картину. Практически весь голый немецкий народ рядком - кто-то даже на цыпочках - выстроился у перегородки высотой примерно в метр семьдесят в середине зала. И глядят, что-то негромко обсуждая. Заинтересовались наши: что там такое? Пробились к стеночке, заглянули, а там женское отделение. И у самого входа их ошарашенная спутница стоит, прикрываясь банным тазом. Вот и стала понятна причина переполоха - немцы хотели воочию убедиться, как русские женщины выглядят... 

Дед Алексей, хоть и попал под хрущевское сокращение армии, успел к тому времени выслужить офицерскую пенсию. И получать ее всегда отправлялся лично, соблюдая некий ритуал, в который непременно входили обязательный выходной костюм и традиционная кружка пива у ларька неподалеку от банка после получения денег. 

Когда он брал меня с собой, я знал, что мне достанется громадный и жутко вкусный рак и «маленькая» пивная кружка с не менее вкусным холодным лимонадом. А еще я смогу потихонечку послушать разговоры деда с соседями за высоким столиком. Это я сейчас понимаю, что те мужики и совсем еще не старые дяденьки тоже были ветеранами той страшной вой­ны. И победителями!

А запомнился мне почему-то рассказ про пиво. За тем самым околобанковским столиком зашел у фронтовиков разговор, какой напиток лучше, какого сорта и в какой стране. И дед говорит, что, когда их 

аэродром базировался в Чехословакии, километрах в пятидесяти от линии фронта, один снабженец договорился с местными, что они будут пиво в полк привозить. Привезли. Наши попробовали, и как-то им этот напиток не показался. Через пару дней тот же снабженец снова с пивом ко всем пристает. Мол, другой сорт добыл. Налили. Точно, другой вкус, даже вроде слегка знакомый. И не то чтобы лучше, но просто забирает пивко. Еще по одной опробовали. Вроде еще лучше, уже и разговоры душевные пошли, как и что будет после войны. Снабженец во весь рот улыбается, мол, не пропал продукт. И тут откуда ни возьмись появляется начальник продовольственной службы. «И всякими «добрыми» словами, - говорит мой дед, - орет, что за разбазаривание авиационной спиртосодержащей жидкости можно и под трибунал пойти... Разбавил, паразит, просроченное пиво...»

Была у деда и вовсе фантастическая история о том, как наши солдаты и офицеры миллионерами по собственной воле не стали. 

Случилось это якобы всего через несколько дней после взятия Берлина. Ехали наши воины на трофейной машине из пункта А в пункт Б. И видит водитель, что в кювете подбитый броневик такой же марки валяется. Попросил у старшего командира - а был это, между прочим, целый замполит! - разрешения остановиться, чтобы посмотреть, нельзя ли какими запчастями разжиться. Остановились. Водитель в моторе роется, остальные вокруг бродят, и один из них возьми да и дерни дверцу фургона. А она и открылась. И посыпались из нее рейхсмарки. Полный фургон был этого добра. «Это сколько же тут денег!» - офигели поначалу мужики. А потом решили, что, поскольку Германия повержена, эти дензнаки никому не нужны. Замполит эту мысль одобрил. В общем, когда наши дальше поехали, фургон денег, щедро политый бензином, задорно полыхал. А на другой день стало известно, что оккупационное командование временно оставляет в качестве платежного средства эти самые рейхсмарки...

Деда Алексея тоже уже давно нет. И вспоминается мне он больше всего в двух образах: в костюме и гладко выбритым трофейной опасной бритвой «золинген», когда мы идем в банк. А еще - сходящим с велосипеда и вкусно пахнущим свежей стружкой. Это он с работы приехал. После увольнения вернулся солдат к довоенной профессии. Какие чудные вещи он из дерева творил...