Тимур Шаов: В мире слишком много агрессии…

- Ваши песни, несмотря на сатирическое содержание, очень светлые. Где вы берете позитив, когда вокруг столько агрессии и злости?

- Склад характера такой, воспитание. Наверное, это идет от родителей. Мне не нравится причинять людям зло. Я не люблю злых людей. Будь человек умным, успешным, знаменитым, для меня это не имеет значения, если он злой.

- Сейчас многие деятели культуры «засвечиваются» в политике, мелькают на ТВ, делают громкие заявления в прессе, публично ссорятся, выясняют отношения… Вы не участвуете в дебатах, не замешаны в скандалах. Почему?

- Критерий оценки происходящего один: в мире слишком много агрессии, причем не важно, откуда берутся ее истоки. Просто мне не нравится количество ненависти, которая выплескивается на мир каждый день. Когда интересуются моим мнением по тому или иному вопросу, я спрашиваю: для чего? Вдруг я своим поверхностным высокомерным ответом увеличу количество ненависти.

- А почему сейчас люди так агрессивны, ведь в истории бывали гораздо худшие времена, но сострадания было больше?

- Помните некрасовские строки, написанные полтора века назад: «Бывали хуже времена, но не было подлей»? Увы, эти слова актуальны и сегодня. Сейчас небывалая жестокость к детям, к старикам, к животным, к природе… Впечатление, что идет тотальное уничтожение жизни. Даже когда общество было на одной стороне, а государство на другой, было больше понимания, взаимовыручки, доброты. Людей объединяли коммунальные квартиры, общие дворы, общий уровень жизни. В наших несчастьях, в нашей серости и нужде мы были братьями. Думали, чувствовали и дышали одинаково. Рассказы о сотрудничестве с полицией законопослушных европейцев мы всегда расценивали как стукачество, потому что у нас другие понятия о морали, потому что половина страны сидела, а вторая половина ее охраняла.

- Но потом наступили иные времена, без СССР…

- Случилась перестройка, страна начала обустраивать новый мир, стала цивилизованнее… Как будто… Но, живя в станице Зеленчукской Карачаево-Черкесии, я не особо видел перемены. И понимал, что наш выход в цивилизацию обречен на провал, так как верхушечное московское перераспределение между собой ничего хорошего большинству людей не принесет. Россия – огромная инерционная страна. Ее глубинка живет, как и раньше, в деревенских покосившихся домах без газа, с земляными полами, небогато и трудно. Поэтому не стоит удивляться всеобщему равнодушию.

- Вы много гастролируете по стране, видите ее изнутри. Неужели у нас так плохо?

- Если бы я так думал, то давно отсюда уехал бы. Я вообще любознательный и, когда приезжаю в Барнаул, Иркутск, Пермь или любой другой город, стараюсь общаться, говорить с людьми. Мне интересно знать, как они живут, о чем думают, что любят, чего ждут…

- Сейчас наблюдается небывалый всплеск патриотизма. Что означает патриотизм для вас?

- Мне вообще непонятно, почему слово «патриотизм» кто-то приватизировал: «Мы – патриоты, а вы – нет». Да почему? Я в свое время работал участковым врачом, по грязи ходил к больным. Это патриотизм? Несомненно. Сейчас даю концерты и вижу на лицах зрителей счастье, которое я им хоть на два часа, но доставляю. Разве это не патриотизм? Я мог уехать в Майами, где друг готов предоставить мне дом, комфорт, условия для творчества. Вокруг красота, фламинго. Но я понял, что просто сдохну в этом Майами. Для меня Родина – это все! А патриотизм – когда ты честно делаешь свою работу, маленькую, скромную, но делаешь. А орать о том, что мы лучшие, и бить себя в грудь глупо.

- В СССР было уникальное явление, которое сейчас ставится под сомнение. Я об интернационализме. Что бы ни говорили, он же действительно был.

- Абсолютно реальное явление. Да, некое его насаждение сверху присутствовало, но соразмерно и принимаемо. Я только лет через пятнадцать после окончания школы стал вспоминать национальности своих одноклассников, потому что для нас это не имело никакого значения. Я бы очень хотел, чтобы понятие интернационализма присутствовало в мозгах наших детей сегодня. Когда мы обрели псевдосвободу, то каждый стал тянуть на себя лоскутное одеяло национального самосознания. И ничего хорошего из этого не получилось.

- В ваших песнях очень много критики, пусть даже и доброй. Вас когда-нибудь притесняли, запрещали?

- Я не настолько значительная фигура, чтобы государство мной занималось, я даже не вхожу в «тридцать друзей хунты». Шучу… Думаю, цензуре есть кем заниматься, есть что запрещать.

- Каким образом рождаются ваши произведения?

- Я очень долго хожу вокруг песни - неделю, три, четыре, пытаюсь ее структурировать, понять, о чем она. Жена надо мной посмеивается: «Шеф, все пропало?». А мне не до юмора: «Я бездарный, я исписался, я ничего не умею…» Но как только напишутся два-три куплета, то дальше все идет как по маслу.