Габриэль Гарсия Маркес - сто плюс сорок

Но дальше дороги расходятся. Следуя за «Мастером», мы попадаем в мир блестящей, но несколько назойливой иронии и квазихристианской мистики. Следуя за Маркесом, мы уходим в мир, где возможно все. Именно таким миром предстала тогда перед европейской публикой Латинская Америка. Гарсия Маркес, Кортасар, Борхес, Фуентес, Карпентьер, Варгас Льоса, Отера Сильва буквально за пару десятилетий создали литературно-мифологическую реальность, в которой вымысел порождает исторические факты, а мысль о хлебе и кувшине вина вещественна, как хлеб и вино. При этом латино-американские мастера не занимаются «искусством для искусства», они слишком глубоко и даже грубо укоренились в родной почве, у них даже интеллектуал и сноб Борхес чем-то сродни нашим «деревенщикам». Латиноамериканская литература - это, возможно, последняя из великих мировых литератур, которая еще не выродилась в салонную забаву или откровенный ширпотреб.

Из всей плеяды блестящих «латинцев» Гарсия Маркес - самая колоритная и труднообъяснимая личность. Нобелевский лауреат, друг Кастро и Сартра, жесткий антиимпериалистический публицист, отшельник, редчайшей пробы эрудит и эстет, он создает свои мифы не столько из врожденной любви к фантазированию, сколько из любви к своему народу, ибо он знает, что единственное пространство, в котором народ может жить полноценно, - это пространство мифа. Родившийся в заштатном городке Аракатука, он жил и работал потом в Боготе, Каракасе, Риме, Гаване, Мадриде, Париже, Нью-Йорке и Барселоне, но именно аракатукское детство осталось самым ценным из всего, что ему довелось пережить за свои восемьдесят три года. «Когда мне исполнилось двенадцать, мы уехали из Аракатуки в столицу, и с тех пор со мной не произошло ничего интересного», - скажет впоследствии Маркес. Есть в этом признании доля присущего ему лукавства, но есть и нечто большее, а именно - ключ ко всем загадкам, которыми так обильно населил свои книги великий колумбиец.

Маркеса у нас переводили несколько специалистов, и все, что удивительно, делали это очень хорошо. Кто-то из них даже сказал, что плохо перевести Маркеса на русский язык почти невозможно. Мелодика и ритмика испанского языка вообще имеют таинственное сходство с мелодикой и ритмикой языка русского, а испанский язык Маркеса в этом отношении особенно показателен. Может быть, потому, что Маркес интенсивно использует эпические интонации, которые так любит русский язык, ведь и у нас даже сатиру - что «Мертвые души», что «Историю одного города» - писали не как фельетон, а как эпос.