Машка

Она делала вид, будто ко всем относится доброжелательно: приветливо виляла хвостом, бросалась в игривом настроении под ноги, ложилась на спину и просила глазами, чтобы ей почесали брюшко… Но всегда при этом была настороже – стоило кому-нибудь замахнуться или прикрикнуть на нее, как она тут же, чуть повизгивая, удирала и забивалась в дальний угол двора – в укромное место, прочь с глаз людских.

Для собаки звали ее не совсем обычно – Машкой. Такую кличку дал ей садовник, который, собственно, и нашел ее прошлой зимой, еще полуслепым щенком, в сугробе у ограды, выходил и вырастил. А Машкой нарек питомицу в память о своей покойной жене Марии: при жизни он крепко ее поколачивал, а после смерти, поди ж ты, затосковал. Остальная дворня поначалу возмущалась: как так, дать бессловесной суке имя, носимое Пресвятой Богородицей! Но потом привыкли, как привыкли и к самой Машке, бесполезной и постоянно путающейся под ногами.

Тургенев, приехавший на лето в родовую усадьбу, часто наблюдал за ней из окна или стоя на крыльце. Странные чувства – щемящую жалость, отеческую ответственность за нее, как за своего ребенка, и какой-то особый трепет – питал он к этой собачонке. Причина была удивительна: Машка точь-в-точь была похожа на выдуманную им пять лет назад Муму. «Да как же это возможно?» – размышлял Тургенев, глядя, как Машка лакает солнечное небо из лужи посреди двора. (Сколько раз он собирался приказать засыпать эту злосчастную лужу, да все забывал!) «Нет, в самом деле, «Муму» я сочинил давно, когда этой вот Машки не было на свете, а получается, будто Муму срисована с нее. Или она с Муму».

Тургенев еще раз перечел описание Муму в своем рассказе, хотя и знал его почти наизусть: ладная, белая с черными пятнами, длинные уши, пушистый хвост трубой, большие выразительные глаза… Все совпадало! А главное, именно такой, как Машка, представлял он Муму внутренним взором, когда писал. Неужто Создатель образ существовавшей только на бумаге собаки воплотил в действительность в виде Машки? Никакого объяснения этому, кроме мистического, Тургенев не находил. Но эдак можно додуматься до того, что все, придуманное писателем, способно обрести земную жизнь! Ну тогда лучше вообще не сочинять, – усмехался про себя Тургенев. – Или разве только сказки с хорошим концом.

Но самоуговоры (не относиться ко всему серьезно!) туч в душе не разгоняли. Ведь если природа с такой насмешливой легкостью повторила внешние черты Муму в Машке, то кто и что ей помешает проделать то же самое и с ее судьбой? А что там было в финале рассказа – знает вся Россия: произведение снискало популярность. «Выходит, Машку ждет смерть от воды? И эта смерть уготована мной?» – мучился Тургенев.

Глухонемых дворников в усадьбе, конечно, не было, но вот дураков, способных утопить безвинное животное в реке, хватало. Да и сама она могла бы по глупости…

Эти мысли не давали Тургеневу радоваться жизни, как раньше. Первым его тоску заметил Митька – шестнадцатилетний парень, состоявший при барине на побегушках, длинный и нескладный. Несмотря на возраст, он был среди всей челяди самым смышленым: умел бойко читать и поддержать беседу на отвлеченные темы. За это Тургенев и приблизил его к себе.

– Что это вы, барин, невеселы? – поинтересовался как-то Митька, подавая после обеда трубку.

– Скажи-ка, Дмитрий, много ли ты в своей жизни книжек прочитал? – спросил вместо ответа Тургенев.

– Ну не столько, сколько вы, но поболе, чем все ваши дворовые, вместе взятые, – похвалился Митька.

– А как ты полагаешь, может ли литература повторять жизнь, а жизнь – литературу?

Митька с минуту думал, стараясь понять суть сказанного, наконец, что-то, с посветлевшим лицом, сообразил, а для уточнения сказал:

– Это как? Вот вы подарили мне басни сочинителя Крылова Ивана Андреича. Мне там понравилось про то, как волк попал на псарню… Я так думаю, сначала был этот случай, а другим утром господин про это написал. А вы, стало быть, спрашиваете, может ли быть, чтобы сначала про это написали, а уж только после этого волк забрался к псам?

Тургенев улыбнулся Митькиным рассуждениям.

– Примерно так.

Паренек опять задумался и после паузы произнес:

– На все Божья воля! Но навряд ли, барин. – И повторил: – Навряд ли.

Но этот разговор, разумеется, не мог развеять опасения Тургенева по поводу Машки. Поэтому перед отъездом в Петербург он крепко-накрепко наказал Митьке беречь собачку как зеницу ока, заботиться о ней, как о родной дочери. Митька, у которого детей, само собой, еще не было, подумал с улыбкой: «Хороша же дочка!» – но вслух ничего не сказал, только кивал: «Будет исполнено, барин».

…Следующим летом Тургенев вновь приехал в имение. Отдав кое-какие распоряжения по хозяйству, спросил у Митьки:

– Ну как там Машка?

– Не уберегли, барин, – покачал тот головой.

У Тургенева похолодело на сердце.

– Утонула…- прошептал он срывающимся голосом.

– Зачем утонула, – удивился Митька. – Ерема-кучер спьяну лошадьми затоптал. Но вы его не ругайте, барин, он не нарочно.

– Все-то у вас, обалдуев, не нарочно, – нахмурился Тургенев.

Но все же ему стало спокойнее: к такой смерти он Машку-Муму не приговаривал.