Поэт светлый

В суетной жизни мы и не заметили четырнадцати лет, прошедших с тех пор, как не стало одного из видных российских поэтов, лауреата Всеcоюзного конкурса на лучшую поэму о детях Александра Ефимовича Екимцева, которого в свое время напутствовала сама Агния Барто, восхищаясь его непосредственным поэтическим слогом. Часто вспоминаю завораживающее простотой начало его «Лесных зверей»: «Жарким днем, лесной тропой звери шли на водопой. За мамой-лисицей крался лисенок, за мамой-медведицей шел медвежонок, за мамой-ежихой плелся ежонок... Но вдруг налетели лесные тетери, тут бросились в разные стороны звери. В испуге лисица схватила ежонка, медведица-мама схватила лисенка...». Или стихи «Сто четыре собаки», которые всегда цитировал поэт Вениамин Ащеулов, восторгаясь избранным автором сюжетом, а также стилем. А поэма «Брянский лес», выдержавшая несколько изданий! Она написана без ложного пафоса и доступными для подростка словами: «Брянский лес молчал, головой качал...».

С Александром Екимцевым меня связывала многолетняя дружба. Ее и в тридцать лет не вместишь. Помню, в конце пятидесятых годов (время появления А. Екимцева в Ставрополе, куда приехал он по распределению после окончания института культуры и стал куратором библиотек города) нас, тогда еще молодых и подающих надежды, впервые собрали на семинар в краевом отделении Союза писателей СССР. Именно здесь я скоро сошелся с рыжеволосым курчавым парнем в непритязательной одежине с цигейковым воротником и в такой же цигейковой шапке. У Александра, как я заметил, еще не сложилась наша южнорусская речь, проскальзывали фразы с помесью русского с белорусским - сказывалось близкое соседство его родных Акуличей с Гомельщиной.

С той поры мы всегда искали повода повидаться друг с другом. Дело еще в том, что, несмотря на складывающуюся городскую жизнь, Александр интересовался нашим сель-ским бытом, хуторским говором, всякими историями, происходившими в станицах. К слову сказать, большевики пытались стереть эту самую грань между городом и деревней и, что совсем неестественно, между умственным и физическим трудом. Да мало ли дров было наломано...

С Александром Екимцевым нас объединяло одинаковое устремление - напечататься. Для меня становилось обычным, бывая по служебным делам в Ставрополе, встречаться со своим другом. А он навещал меня в моей Баклановке. Вместе ездили по районам, встречались с тамошними жителями. Особой страстью он горел к детворе. В школах, детских садах и приютах была его стихия. Им овладевал азарт, который передавался его маленьким героям.

Ездили мы и на его Брянщину с нескончаемыми дремучими лесами и бытующими там легендами о партизанах. Посещали Брянск, древний Карачев, ровесник Великого Новгорода. Были в городах Почепе и Красном Роге на родине Алексея Константиновича Толстого, автора бессмерт-ного «Князя Серебряного». И, конечно же, наведались в родную деревню Екимцева - Акуличи, и там нас с радостью встречала его мама, сетовавшая по поводу долгой отлучки своего старшего сына.

Как и все поэты, Александр Екимцев в жизни был весьма рассеянным. Случалось, в дороге или после переезда из одной деревни в другую он вдруг меня спрашивал: «Тимофей, скажи, был я в пиджаке или в одной рубашке?» - «В пиджаке», - отвечаю. «Тогда скажи, куда он девался?». Для меня стало привычной обязанностью следить за Александром Ефимовичем, когда он в суете мог забыть головной убор или шарф, без которого, кстати, никогда не обходился.

Не могу не привести довольно забавный пример. Однажды звонит мне его жена Изолина и спрашивает, не знаю ли я, куда девался Санин пиджак недавней справы. «Вот как с неделю пришел из леса без пиджака», - жаловалась она. «Не могу тебе, Изолина, помочь, - отвечаю. - Мы с Сашей не виделись уже две недели». А еще вспоминаю, как Александр запинался порой при чтении своих же стихов, выступая перед аудиторией. Тогда, пребывая в растерянности, обращался ко мне, по обыкновению сидевшему рядом: «Тимофей, подскажи, пожалуйста, как там дальше?». Я знал много его стихов на память и тут же цитировал забытую поэтом строку, а то и целую строфу... Было и такое!..

И еще Екимцев, как никто другой из коллег-писателей, разумел мною написанное. Порой не скрывал своих, казалось, излишних восторгов. «Тимофей, да твоя «Белокониха», - говорил он однажды при посещении центральной библиотеки станицы Курской, - тянет на «Привычное дело» Василия Белова!» Присутствовавший при этом один из известных писателей тут же ему резко возразил: «Эк, куда хватил, Саша! Сравнил классика с современным Шелухиным!» А ведь, признаться, без ложного самолюбования, Екимцев был не одинок в своих суждениях о той же моей повести «Белокониха». Его отзыв перекликался с мнением Георгия Шумарова и Василия Грязева, да и с напечатанной по такому поводу большой статьей в «Литературной России». Но от Саши добрые слова слышать было особенно радостно.

Ничуть не сомневаюсь в главном: Александр Екимцев своими произведениями, безусловно, прославил ставропольскую писательскую организацию. Хотя всей душой любил отчий край. И не однажды собирался туда уехать. Когда читаешь его лирические сборники, перед глазами встают могучие леса Брянщины, но отнюдь не Ставрополье, как у нашего земляка Ивана Кашпурова.

Стоит добавить, что Александр Екимцев вошел в литературу не только как детский писатель. Им изданы вполне «взрослые» книги «Светло в России от берез», «В последних числах декабря» и другие. Была у него задумка создать книгу «Города-герои». Увы, оставшаяся неосуществленной.

Бережно храню я его дружеское, несколько шаржированное стихотворение, посвященное мне. Датировано оно 1981 годом:

Я честь и совесть 
вместе сплавлю, 
Твоей завидуя судьбе.
Я скоро памятник поставлю
В твоей Баклановке тебе.
Чтоб видели односельчане
С собою рядом, невдалеке
Тебя с косою за плечами
И с томом Пушкина в руке...

Эти негромкие стихи стали для меня действительно памятником нашей долгой земной дружбы.