Ночь. Свеча. Судьба. Улыбка...

Особенно восхищало ее глагольное окончание прошедшего времени «ла». «Понимаешь, - признавалась она, - изучая русский, я узнала, что ночь, свеча, судьба, луна, улыбка, песня имеют женский род, то есть являются частью женского мира. В английском этого нет, там все какое-то среднее. А вот по-русски я чувствую, что мне, женщине, принадлежит половина всего языка».

Это давнее знакомство и простодушное воодушевление молодой американки вспомнились мне, когда я читала статью Наталии Колесниковой «Великий, могучий... Асимметричный?» («СП», 11.05.07). Многое в этом тексте, к сожалению, вызывает недоумение. Прежде всего, например, - это упрек в адрес русского языка, где, как утверждает автор, женщина неравно-правна, поскольку ей якобы запрещено употреблять ненормативную лексику. Увы, такого запрета нет ни в языке, ни в обществе, ни даже в семье, и не матерятся у нас сейчас разве только грудные младенцы. Странным кажется и выражение благодарности в адрес «вестернизации», на крыльях которой в наш язык нанесло всяких промоутеров и маркетологов. Во-первых, неясно, чем это облегчило участь русской женщины, а, во-вторых, все эти словечки связаны в основном со спекулятивно-паразитарным сектором рыночной экономики, и потому едва ли могут служить украшением нашего языка. Есть среди этих новинок и подлинные уроды, к примеру, - «бизнес-вумен». Как хотите, но называть русскую женщину бизнес-вуменом могут только промоутеры и маркетологи.

Вообще же тезис об асимметричности русского языка и сомнителен, и бессодержателен. Сомнителен потому, что многие самые существенные явления обозначены в нашем языке словами женского рода: жизнь, вера, надежда, любовь, мудрость, родина, земля, Россия... А бессодержателен потому, что язык и не обязан соблюдать симметрию. Одной из самых важных задач всякой культурной традиции, а значит и языка народа, в этой традиции живущего, является сохранение и поддержание различия между мужским и женским. Утрата такого различия ведет к разложению культуры, к распаду основанной на ней цивилизации, к гибели государства и нации. Многим из нас это трудно понять, мы считаем, что Боря Моисеев и Верка Сердючка - это так, «шоу-бизнес», на самом же деле это содом и гоморра. Поэтому пусть язык будет сколь угодно асимметричным, лишь бы он хранил свой народ от вырождения. Что касается слова «человек», то, будучи грамматически существительным мужского рода, этимологически и духовно оно превосходит свое родовое ограничение: его можно рассматривать и как кальку с греческого «антропос» («существо, обратившее свое лицо к Небу»), и как эхо санскритского «челл-вик» («существо, живущее мыслью»).

Как бы там ни было, но в отношении мужского и женского русский язык представляет собой если и не идеал, то максимальное приближение к нему: он одинаково убедителен и тогда, когда мы должны быть суровы, и тогда, когда мы хотим быть нежны. И все же, вспоминая восторги американской журналистки, но, будучи при этом весьма и весьма далекой от идей феминизма, не могу не соблазниться мыслью о том, что женское и женственное в нашей речи сильнее и влиятельнее мужского. Если, конечно, не ограничивать свои наблюдения за языком перечнем профессий. Вот, к примеру, как русский человек в минуту душевного волнения может назвать свою родную страну: Матушка Русь. Вы только прислушайтесь к этому единственному в своем роде самоназванию целой страны: Матушка Русь. И где же здесь доминирование мужского начала? А теперь переведите это на английский язык. Что получится? «Маза Раша». И это уже не наша страна. Это место, где живут промоутеры и бизнес-вумены и где каждую субботу по телевизору показывают не Галину Уланову, а Верку Сердючку...