Медаль

Привычная дорога медленно пожиралась колесами старенькой и очень верной «троечки». Антонович с нежностью погладил потертый руль своего автомобиля, который после косметического ремонта и покраски стал предметом внимания желающих приобрести подержанный авто. «Ты прямо весь в меня, – мысленно произнес Антонович. – В автосервисе не обнаружилось и намека на ржавчину. И это после тридцати лет эксплуатации». Водитель отогнал от себя посторонние мысли. За перекрестком начинался большой город, который Антоновичу нравился с каждым годом все меньше и меньше. Раздражали наглые иномарки и бестолковые водители. Но больше всего нервировали знаки, запрещающие парковку именно в тех местах, где ему как раз и нужно было остановиться. Возвращаясь домой, он гневно вел диалог с воображаемыми незнакомыми чиновниками, которые ставили знаки у поликлиники, в которую он вынужден был постоянно ездить, у магазинов, где приходилось покупать продукты и затем долго тащиться с грузом до места платной парковки. Эти споры ни с кем так выматывали, что жена потом долго не могла привести его в норму.

На ветровом стекле расплющились капельки мелкого дождя. Антонович медленно катил по одной из центральных улиц, по направлению к большой современной гостинице. От нее было буквально рукой подать до дома, где жила на квартире его внучка. Антонович знал, что там водрузили «георгиевский крест», как он называл знак, запрещающий остановку автомобильного транспорта. Поэтому он обычно притормаживал неподалеку и долго проводил «рекогносцировку местности», на предмет обнаружения машин ГАИ. Вот и сейчас все было спокойно и тихо. Антонович подрулил к «карману», который, по замыслу проектировщиков, должен был как раз-таки принимать паркующиеся машины, и заглушил мотор. Он взял пакет с вещами, задумался немного, вспомнил о гостинцах для малыша и потянулся за маленькой сумочкой на заднем сиденье…

Из заросшего сиренью внутреннего дворика, мигая всей имеющейся иллюминацией и противно подвывая, выскочила милицейская девятка и подперла старенький автомобиль по всем антитеррористическим правилам. Ноги Антоновича предательски отяжелели, руки покрылись потом. «Кажется, влип по полной, – подумал он про себя и щелкнул ручкой двери. Она послушно открылась навстречу неприятностям. В зеркале заднего вида Антонович видел сидящих в машине, улыбающихся дэпээсников, которые не спешили выходить под моросящий дождь. «Так, наверное, чувствует себя сазан, которого подцепили на крючок и ожидают его полного бессилия», – горько подумал про себя Антонович, с трудом преодолевая вдруг навалившуюся сонливость.

Наконец, дверь милицейской машины отворилась, и из нее вышел молодой розовощекий сержант. Он оценивающе посмотрел на «тройку», взял свою полосатую палку и, покручивая ею, медленно пошел вокруг машины, разглядывая самые уязвимые места старого авто. Небрежно козырнув и представившись, сержант протянул руку и, глядя куда-то в сторону, поверх автомобиля, потребовал документы. Антонович привычно полез во внутренний карман пиджака и замер от неожиданности. Пиджак был не тот. Его привычный походный костюм жена бросила с вечера в стирку и на его место повесила выходной пиджак, в котором он последний раз ходил на торжественное мероприятие в клубе. В каком-то оцепенении Антонович нащупал в кармане тонкую картонку, вытащил ее и, не глядя, сунул в пухлую руку сержанта. Сержант повертел картонку в руках, раскрыл и громко прочел: «За взятие Берлина». Он картинно поджал губы, еще суровее сдвинул белесые брови и выдавил: «И это все?» Антонович почувствовал внутри какое-то мощное, растущее из неведомых глубин бешенство. Первый раз оно выплеснулось там, на истринском плацдарме, когда страшно хотелось выжить в конце той проклятой войны, а выжить не давали. Провод на переправе все время рвался, и чинить его было уже некому. Только ему. Благодаря этому мощному протестному чувству он тогда остался жив назло всем. Тем, кто в него целился из пулеметов, пушек и минометов. Тем, кто в таком же ожесточении отдавал ему приказ устранить обрыв на линии. Тем, кто собрал его нехитрые пожитки и отправил посылкой матери, приписав попутно, что их сын геройски погиб, выполняя солдатский долг.

«А что, этого не достаточно?» – неожиданно спокойно спросил пожилой человек, глядя прямо в глаза оторопевшему сержанту. Они вместе направились к милицейской машине. Сержант небрежно сунул капитану милиции в окно потертую картонку и всем своим видом, включая картинно возведенные к небу глаза, показал, что ситуация просто-напросто сумасшедшая. Он оперся о капот бело-синей девятки и стал наблюдать за дальнейшим развитием событий. Капитан, как-то очень осторожно развернул пожелтевшее удостоверение и непривычно долго в него вчитывался. Потом он достал из своей папки простой карандаш и что-то быстро написал на обратной стороне удостоверения. Выйдя из машины, он внимательно посмотрел Антоновичу в глаза. «Сколько же вам лет, отец?» – спросил он, возвращая пожилому человеку удостоверение. «Уже восемьдесят три стукнуло», – сказал Антонович, дрожащими руками засовывая удостоверение в карман брюк. «Живите еще столько же, Дмитрий Антонович, и счастливо добраться до дома», – сказал капитан, вытянувшись по струнке и отдавая честь. «Сержант, по коням», – резко вывел он из оцепенения обалдевшего подчиненного. Милицейская девятка, взвизгнув шинами, сорвалась с места и скрылась за поворотом.

Антонович уселся в кресла «жигулей», достал из кармана удостоверение к медали «За взятие Берлина». На желтом картоне была ровным четким почерком написана просьба. «Всем постам ДПС. Прошу оказать содействие подателю данного удостоверения в продвижении к месту жительства. Капитан Н. 29 апреля 2006 года». Губы Антоновича предательски задрожали…Старый фронтовик крякнул, вытер рукавом пиджака мокрые глаза и нос и бодрым шагом пошел по направлению к нужному дому. Встречные прохожие удивленно оборачивались вслед старому человеку, который шел и повторял вслух одну и ту же фразу: «Значит, все не зря. Значит, не зря!».