Поэтесса Юлия Каунова: «Пока я помню»

Муки творчества равно испытывают все творцы, как знаменитые, так и не очень, а то и совсем безвестные. Все мучение происходит, наверное, от неразделенности чувств и мыслей, а как хочется, чтобы их кто­то с тобой разделил! Едва девочка научилась писать, как нашло на нее это наваждение: строки слагались сами собой и просились на бумагу – ритмические, певучие.

«Я свою новую тетрадь озаглавила так: «Пока я помню». По счету это двадцать шестая тетрадь. Скоро некуда их будет прятать. Но, кажется, родители не догадываются, что я веду дневники…».

Она таилась в себе, не уверенная в понимании взрослых. Вернее, уверенная – в непонимании. Родителям вообще не до того, что там думают и чувствуют дети, какие у них желания и проблемы: трое ведь! Дай Бог накормить, одеть, обуть…

Мечусь и плачу в собственной скорлупке.

Расту, врастая в судорожный быт.

Отец в проеме делает зарубки

Двери открытой. Он по горло сыт

Взрослением моим. Всем надоела:

Ищу себя с утра и до утра.

В тяжелое зачем одета тело

Душа моя из пуха и пера?

Метания, сомнения, прикидки на будущее: «Мечты прежние: хочу быть поэтессой. Мама сказала, что официально такой профессии на земле нет. Есть стюардессы, есть клоунессы. А нас нет: мы эфемерные существа».

Да, такие же эфемерные, как та тонкая духовная материя, которую никто не видит, но каждый способен ощутить ее в себе по… отсутствию. Когда она куда­то вдруг улетучивается, внутри тебя поселяется гнетущая и всеобъемлющая пустота и тяжелой гирей зависает в ней тоскливый вопрос: для чего все это – то, что называют коротким словом «жизнь»?

Когда я вижу, как автор бьется над загадкой бытия, он становится моим единомышленником, единоверцем, спутником в моих собственных блужданиях по кругам мироздания, каковые порой представляются кругами ада. Андрей Платонов утверждал, что «одно горе делает сердце человеку».

Хочешь состояться как поэт, проси судьбу, чтобы она сделала тебе сердце: а в страдании душа усовершенствуется. И жизнь девочку не щадила. В девять лет – горе, от которого сжимается сердце, и только две строки она смогла тогда выдавить из себя:

У меня убили сестру.

Я больше не буду писать стихи.

Прошу показать семейные фотографии – из детских, юношеских лет. Увы, нет их: дом сгорел. На Руси всегда горели деревянные хаты. Сгорела и та, что в саратовской глубинке, в Дмитриевке, ютила их веселую семейку. Скучать в ней никому не давал отец.

«…Прозвище у отца было Опасный. Кем только за жизнь не был: охотником, золотоискателем, воевал, в плену у немцев был, начальником зоны был – там его чуть зеки не убили…». И от всего прожитого и пережитого порой мужика «прорывало»… Но именно от отца услышит она стихи, которые сразу же заучит наизусть, а потом уже сама доищется, кто их автор ­ Леся Украинка: «Я на темном глухом перелоге/ Буду сеять цветы и растить./ Буду сеять цветы на дороге, /На морозе цветами поить…». Это было так созвучно ее собственному состоянию души, которая все куда­то порывалась от скучной и серой обыденности. Еще из дневника: «Я не знаю, кто и как там живет, а я люблю жить воображением…».

Самопознание, самосотворение – никому не видимый путь поэта, следы которого проступают рано или поздно на снежной белизне бумажного листа. В истинной поэзии легких путей не бывает.

Стремясь прозреть свое будущее, Юлия ошибалась только в одном: она хотела стать поэтессой, а на самом деле – уже была ею. Впрочем, «поэтесса» звучит как­то салонно, жеманно. А вот поэт – трудящийся вол, призванный вращать жернова своей души. Перемолотые зерна судьбы – мука, которая становится мукой для дорогих хлебов.

Нужно было учиться, выходить замуж, преодолевать нищету скудного поначалу семейного быта, рожать сыновей. Нужно было вознестись на гребень удачи, чтобы в следующий момент оказаться захлестнутой свирепой волной, и напрягать все силы для нового рывка… Только так могут рождаться строки, полные упругого сопротивления:

Разум мой, дай мне силы

Души спасти слепцам:

Все, что внутри скопилось,

Высказать до конца.

Дай не застыть под кожей

Слову сухим пластом.

Помнишь: не я, то кто же?

Если не я, то кто?

И это не просто слова. Когда один за другим прогремели взрывы на железнодорожной ветке, соединяющей города­курорты Кавминвод, Юлия стала донором духа для сотен людей, потерявших родных и близких, для десятков, оставшихся инвалидами. Для всех, потрясенных трагедией. Написанная ею и изданная на собственные средства книга «Два черных утра» – одновременно образец блестящей документальной прозы, исполненной проникновенного лиризма, высокой гражданственности, и лекарство от боли, когда сердца лечит чуткое сочувствующее им сердце. Книга не утратила актуальности и сегодня, поскольку, к нашему великому прискорбию, терроризм не остался в прошлом. И не случайно поэт делает попытку по­своему исследовать проблему, рассматривая ее и в исторической ретроспекции, и под широким углом зрения современности. Для меня совершенно очевидно, что только по какому­то недоразумению книга Юлии Кауновой не попала в список произведений, выдвигаемых на соискание краевой (губернаторской) литературной премии им. Андрея Губина. «Два черных утра» – высокой пробы сплав публицистики и лирики. Помещенные здесь стихи придают книге взволнованно­эмоциональное звучание.

Так обретало звучание и весомость имя – Юлия Каунова. Хотя сама его носительница менее всего радела о самоутверждении. Пока существовала финансовая возможность, издавала литературно­художественный альманах «Лира Кавказа», создала собственный кукольный театр, признавшись в одном из стихотворений: «Детство не уходит от меня». Ее книги в «несолидных» мягких обложках, как листья, сорвавшиеся с ветки, разлетелись по земле под порывами ветра времени. Словно бы все доселе написанное – всего лишь предисловие к новой, главной книге, которая ждет впереди.