Утопия как душа поэзии

Русский утопизм долгое время плелся в хвосте европейского и потому дальше проектирования разного рода социальных благоустройств не шел. Но вот на рубеже веков на нашем утопическом небосклоне одна за другой вспыхивают три сверхъяркие, ни с кем не сравнимые звезды: Федоров, Циолковский, Заболоцкий. Первый был философом, а его «сверхмечта» заключалась в том, чтобы воскресить всех умерших до нас людей. Циолковского мы почитаем как отца-основателя отечественной космонавтики. На самом же деле все эти ракеты были для него скорее игрушками, чем главной жизненной целью. Целью же было создание человека «без страстей, но с великим разумом», ибо только такой человек сможет затем трансформироваться в «небывалое разумное животное, способное жить в пустоте и питаться лучистой энергией». Заболоцкий был поэт. Он любил животных. Он хотел, чтобы человек прервал господствующую в природе «гармонию взаимопожирания» и чтобы все живые существа на земле стали братьями и сестрами. Он мечтал, чтобы мы научили лошадей говорить и тогда они скажут нам «слова большие, словно яблоки». Он ложился в траву и видел перед собой «стену сосудов». «И любой сосуд светился жилками и плотью». Заболоцкого вообще принимали поначалу за «певца плоти» вроде Франсуа Рабле. «И жирных баб большая стая сидит вокруг, пером блистая, и лысый венчик горностая венчает груди, ожирев в поту столетних королев». Картина вполне в духе позднего Возрождения, однако у Заболоцкого в отличие от Рабле все живое уходит в конце концов в Лошадиный Институт, «где посреди большого зданья стояла стройная корова в венце неполного сознанья» и где лошади и волки изучают химию, физику и астрономию, чтобы готовить себе пищу не из друг друга, а из «элементов». И Федоров, и Циолковский, и Заболоцкий верили в науку, в силу разума и слова, в то, что, сосредоточив свои ресурсы на самом важном «общем деле», люди смогут и предков воскресить, и стать лучистыми существами, и сделать так, чтобы «корова в формулах и лентах пекла пирог из элементов». Как это, в сущности, по-русски! Уж если утопия, так утопия! Не чета вашим Сен-Симонам и Фурье…

Циолковский считал себя учеником Федорова. Заболоцкий вел с Циолковским интенсивную переписку: «Ваши мысли о будущем Земли, человечества, животных и растений глубоко волнуют меня, и они очень близки мне». Когда же ему говорили, что его идеалы утопичны, он смущенно улыбался: «Ну что ж. Утопия – душа поэзии».

В 1938 году Заболоцкого арестовали, он отсидел в лагере шесть лет и вернулся оттуда как будто другим поэтом: исчезли изысканно неуклюжие образы («объясняем: женщин брюхо, очень сложное на взгляд, состоит жилищем духа девять месяцев подряд»), стих стал классически строгим, но Сверхвеликая мечта не исчезла: «Я не умру, мой друг, Дыханием цветов себя я в этом мире обнаружу. Многовековый дуб мою живую душу корнями обовьет, печален и суров. В его больших листах я дам приют уму…».

Николай Заболоцкий написал немного, но это «немного» – один непрерывный шедевр. Кроме того, ему мы обязаны прекрасными переводами «Слова о полку Игореве», «Витязя в тигровой шкуре», классической грузинской лирики… И все же, вспоминая Заболоцкого, мы, как счастливое детство, прежде всего вспоминаем его обращение к Природе:

Тебя мы вылечим в больнице, Посадим в школу за букварь, Чтоб говорить умели птицы, И знали волки календарь.