Стать другой не позволила жизнь...

Третья напоминала иконостас (здесь на меня печально смотрели Дева Мария, страдающий Христос в терновом венце, пресветлый ангел Господень, принесший Благую Весть), на четвертой размещалась пейзажная живопись. Постояла я, всматриваясь в лики, осененные светом Вышним. С удовольствием рассмотрела пейзажи. Особенно отметила два – с бескрайней снежной зимой, деревьями, заваленными снегом, глубоко протоптанными тропами. Как все это вторило недавним ощущениям минувшей ставропольской зимы, было близко и трогательно. Глядя на портреты, я пыталась понять, каковы изображенные на них люди, предупрежденная, что это - семья художницы. Молодые женщины, юноша с бокалом вина, благородный мужчина, девочки, мальчик – все по-своему прекрасные, нежные, несущие в себе миры и вселенные – наши современники в костюмах эпохи рококо и барокко. «Интересное сочетание, - подумала я. – Что стоит за этим: желание женщины помечтать, украсить действительность атрибутами прошлого, придав натуре оттенок романтичности, либо тяга автора к костюму тех времен как таковому?»

Внимание привлекли два портрета: старик и пожилая женщина. Их лица выступали из рембрандтовского полумрака, но были написаны просто, незащищенно, смотрели глаза в глаза, светло и мудро. «Они все знают, и все… говорят», - вдруг ощутила я. Стихо-творная подпись под портретом старика объяснила, что это дедушка художницы. Женщина – ее бабушка. А вот и сама Полина, на автопортрете: стройная, красивая, яркая, вся – порыв, энергия, сама жизнь. Забегая вперед, скажу, что так оно и оказалось при нашей встрече. С небольшой, но ощутимой поправкой на необычайную хрупкость и необычайную силу, равновесно пребывающие в этой удивительной женщине.

Дедушка Полины Владимировны был священником, а бабушка его верной спутницей. Она прекрасно шила, и когда мужа в 1940 году на десять лет сослали в лагерь за веру его, все тяжелые военные годы и несколько не менее тягостных послевоенных лет, без опоры и помощи со стороны, выжила благодаря своему умению: «То шинельку подошью, то гимнастерку: на хлеб и хватало», - вспоминала она. И была очень довольна, что и внучка выбрала верную профессию, поступив после средней школы во Всесоюзную школу закройщиков-модельеров. После ее окончания Полина работала закройщицей в краевом драматическом театре им. Лермонтова, преподавала историю костюма. Понятно, почему своих детей, внуков, мужа и подругу на портретах Полина Владимировна одела в наряды других эпох. «Мне всегда нравилось рококо, все эти прически, причуды, оборочки», - легко, почти легкомысленно говорит она. Умалчивая при этом, что изображение «причуд» потребовало весьма кропотливой, детальной работы.

Полине пришлось пережить именно пере-жить клиническую смерть в ходе хирургической операции. «Я и правда, как это описывают, увидела собственное тело, где-то там, внизу, - рассказывает она. – Мне было так хорошо. Странной и пустой казалась масса проблем, тогда висевших надо мной. Хотелось только покоя. Откуда взялся голос – то ли извне, то ли во мне прозвучал, спрашивая: есть на земле недоделанные дела? Я измучилась, ничего не хотела, но тут всплыли перед глазами три мордашки – лица трех моих детей. Они и вернули меня назад. Через долю секунды я очнулась…

Только намного позже, придя в себя и поправляясь после операции, Полина вспомнила давний разговор с дедушкой и непонятную ей тогда фразу: «Если умрешь не по воле Божьей, а по воле человека, ты можешь вернуться к жизни. Но доказательства яви, что право имеешь…».

В ее «выставочной» автобио-графии я нашла строки: «В 2004 г. в течение полугода писала акварелью, а потом взялась за масляные краски. Никогда и нигде не училась живописи». Как случилось, что за такой краткий срок создано около сорока полотен? Не на пустом же месте?

«Я всегда любила рисунок, живопись, - отвечает на мой вопрос художница. – Знаю их историю в развитии, дома у меня собрана библиотека живописи, начиная с XII века. Желание писать было всегда. Не было возможности: времени и средств. И вот, когда мне исполнилось пятьдесят, дети разлетелись по свету. Я «вернулась» к себе, оставив все мои многочисленные работы и подработки. А темы для картин появились сами. Ими дышало все вокруг меня. Так я написала портреты всех детей и внуков, любимые северные зимы, уединенный в зелени мостик и, конечно, портреты дедушки и бабушки. Теперь все ценное всегда рядом со мной».

У каждого автора наряду с любимой есть и самая неожиданная (самая долгожданная?) работа. Такой работой явилась для Полины Петросян картина «Христос в терновом венце». В свое время дедушка завещал ей 36 икон – старинных, чудотворных. Родители в советские годы постарались иконы поскорее раздать. А Полина и по сей день не может забыть, как дедушка молился у горящей лампадки, как строго и милосердно смотрел с иконы Христос, и белело чело его под венцом терновым…

Она относится к плеяде художников самодеятельных. Взыскательный глаз профессионала найдет, быть может, недочеты и промахи ее письма. Но тот, кто ведом душой и питаем любовью, почувствует домашнюю теплоту внешне незамысловатых, но таких хрупких образов, проникнется участием к судьбам персонажей.

Она живет в нашем городе, в наше время. Ее мечта – написать триптих «Наши государи», включающий портреты Ивана Грозного, Петра I и Николая II. Она - знатная светская дама на своих полотнах. Но при слове «дорого» ведет речь не о золоте-серебре, а о том, что действительно изначально ценно: «У нашей семьи будет история, - убежденно и горячо говорит Полина. – Пусть даже она начнется с меня!»