С клеймом отверженных

- Если хотите – фотографируйте. Вот только лицо прикрою…

Лепра подробно описана даже в Библии. Многие века медики пытались, но так и не смогли победить крохотную микробактерию, названную в честь ее первооткрывателя палочкой Ганза. Нет другой болезни, которая была бы окутана таким количеством слухов и домыслов, не вызывала бы такого суеверного ужаса, как проказа. Хотя на самом деле заразиться от лепробольного можно лишь при длительном контакте, да и то, если есть генетическая предрасположенность. В основном же лепра переходит от родителей к детям, иной раз проявляется лишь во внуках или правнуках. А зачастую вообще не проявляется. Эта непредсказуемость, необъяснимость тоже подпитывает легенды о проказе.

В Терском лепрозории, который вот уже 107 лет действует в Георгиевском районе, сейчас живут и лечатся 120 человек. Почти все они инвалиды первой группы, хотя таких «тяжелых», как Валентина Николаевна, единицы. А вот судьбы - одна трагичнее другой. И. Нечаев в лепрозорий попал в 1943 году, прямо с фронта. Три года фашистская пуля не могла взять бойца, а вот палочка Ганза достала. Улыбчивый якут А. Михайлов – в прошлом профессиональный охотник-промысловик. Белку бил в глаз. А сейчас он полуслепой – микробактерии разрушают глазные нервы. Но на физические страдания редко кто жалуется. Куда больнее ранит ощущение изгоя.

Вот и моя землячка, в недавнем прошлом жительница Минеральных Вод Ю. Карасева, которую я навестил в ее крохотной комнатке в жилом корпусе лепрозория, первым делом выплеснула обиду:

- Вчера смотрела передачу Андрея Караулова о поддельной косметике. Одна из участниц рассказала, какое у нее стало лицо после применения крема. И вдруг ведущий спрашивает: «Такое страшное, как у прокаженных?». За что нас бьют на каждом шагу? Ведь эту болезнь мы получили не в пьяном угаре, не от разврата или наркомании. И что уж такого страшного у нас в лице?

И вправду: в облике моей собеседницы нет ничего отталкивающего. Уютная 75-летняя бабуля в байковом халате. Если очень уж придирчиво присматриваться, то можно заметить, что и бровей нет, и ухо со щербинкой, и нос с вмятинкой. Но зато какие живые черты, какая бойкая речь, сколько эмоций!

- Мы не имели счастья в жизни, - сокрушается Юлия Михайловна. – Мало того, что инвалиды, так еще и все время боялись, как бы не узнали, откуда мы, как бы за шиворот не вытащили из автобуса, не опозорили.

Рядом на стене фотография симпатичной девушки в строгом платье. Это Юлия Михайловна в 18 лет. Здесь она еще не подозревает, что уже 10 лет ее точит неизлечимый недуг. Девочка училась в первом классе, когда обожгла локоток и не почувствовала боли. Потом - в эвакуации в Сталинграде - до волдырей обжигала босые ноги о раскаленный асфальт, и тоже не чувствовала. Когда враг подошел и к этому городу, уплыли с мамой на пароходе в Ульяновск. Там жили впроголодь, скитались по чужим квартирам. После войны на теле девушки стали появляться белесые пятна. Частенько без всякой причины подскакивала температура, бил озноб. По всем признакам малярия. И хотя малярийной палочки найти не могли, все равно кололи хинин.

Впрочем, в 18 лет - это мелкие неприятности. Ведь впереди огромная жизнь, интересная работа, любовь. Никто не сомневался, что у бойкой, смышленой, миловидной девушки все сложится наилучшим образом. Но в 21 год открылось страшное.

- Жили бедно, голодали. Подруга увидела объявление: приглашали за плату сдать кровь. Вот мы, молодые девчонки, и решили подзаработать, - вспоминает Юлия Михайловна. – А через несколько дней в диспансер пригласили маму и сказали, что у меня сифилис.

Для целомудренной девушки, для ее интеллигентной мамы это было как обухом по голове. Медики уже собирались проверить на сифилис соседей, знакомых, а самой Юле чуть было не начали колоть сильнейшие антибиотики. Но тут случайно, в коридоре, девушка столкнулась с новым главврачом диспансера, которая прежде работала в Иркутске, бывала в тамошнем лепрозории. Вот она-то и заподозрила: не лепра ли это? В Казани, где был один из лучших кожно-венерологических диспансеров, эту догадку подтвердили. Вот с этой минуты жизнь Юлии Карасевой раскололась на «до» и «после».

Шел 1949 год. Страна еще не оправилась от послевоенной разрухи, еще миллионы людей пухли от голода. Но такой был страх перед проказой, что Юлю и ее маму из Казани в Москву отправили в отдельном, наглухо закрытом пасса жирском вагоне. И только там, в столичной клинике, Александра Петровна призналась, что Юля – приемная дочь. В двухлетнем возрасте покойный муж взял ее в уссурийском детдоме. Стали выяснять, кто же родная мама. Оказалось – лепробольная. Болезнь у Анны Байдо проявилась в зрелом возрасте, когда у нее уже было двое детей. Поскольку обе девочки выглядели совершенно здоровыми, их отправили в обычный детский дом. А Анна в 1946 году скончалась в Иркутском лепрозории.

И снова в отдельном вагоне Юлю, но теперь уже одну, поскольку у Александры Петровны никаких признаков проказы не обнаружили, везут в Карачаево-Черкесию, в Верхнекубанский лепрозорий. Ровно на десять лет он стал для нее домом. Среди таких же больных девушка чувствовала себя раскованно. Даже по собственной инициативе работала санитаркой. К этому времени уже появились достаточно эффективные препараты. С их помощью удалось приостановить развитие болезни в молодом организме.

И вот в 1959 году Юле выдали справку, что она не опасна для окружающих, в одночасье сняли с довольствия – и катись, милая, на все четыре стороны. А куда именно? Александра Петровна от Юли не отказалась: каждый месяц при-сылала посылки, приезжала в гости в лепрозорий. Но в Ульяновске она сама снимала угол, хозяева знали, какая беда стряслась с ее дочерью. Кто бы согласился жить под одной крышей с прокаженной, даже если у нее есть справка?

И пришлось Юле ехать в Астраханскую область, в поселок Восточный, где в землянках жили такие же «выписные», то есть не опасные для окружающих лепробольные. Хотя тридцатилетняя Юля была довольно крепка, начитанна, умела печатать, найти хоть какую-нибудь работу в поселке она не могла.

- Я бы вас, Юлия Михайловна, с удовольствием взял в контору, - признавался главврач местной клиники. – Но однажды я уже попробовал, принял на работу «выписную». Так ее мои сотрудницы чуть со света не сжили. Пришлось женщине уволиться.

Выручали Юлию Михайловну внезапно открывшиеся незаурядные способности к рисованию. Ну до того здорово получались у нее цветы, узоры, так веселили душу чудные сочетания красок, что «ковры» Карасевой, а по сути расписанные красками холсты (цветных ниток найти не могла) шли нарасхват: кто кусок мяса за них давал, кто рыбу.

Эту тягу к художеству, к рукоделию Юлия Михайловна пронесла через всю жизнь. И сейчас ее комнатка в лепрозории - как пасхальное яичко. Две изумительные по красоте вышивки размером с ковер занавесили стену. Подушечки, покрывала тоже вышиты пораженными контрактурой, а попросту, скрюченными, неразгибающимися пальцами.

К сожалению, там, в Восточном, палочка Ганза в организме Карасевой вновь ожила, продолжила свою разрушительную работу. Приехавший в то время в Астраханский институт лепры главврач Терского лепрозория Ю. Иоффе – мир его праху – пригласил Юлию Михайловну к себе, подлечиться. С тех пор жизнь Карасевой, хоть она 34 года считалась «выписной», связана с Терским лепрозорием. Здесь она познакомилась со своим первым мужем – таким же лепробольным. Несколько лет они вместе со свекровью и Александрой Петровной, которая приехала к приемной дочери, прожили «на воле» в расположенной в семи километрах от лепрозория станице Александрийской. В этой старинной казачьей станице испокон века было немало прокаженных. К ним привыкли, особо не чурались. Вот только муж там запил беспробудно – семья распалась.

В 1963 году вышел указ обеспечить всех «выписных» лепробольных изолированными квартирами. Так впервые Юлия Михайловна и ее приемная мама обрели собственную крышу над головой. И со вторым мужем, тоже лепробольным, ладили. На три пенсии и небольшие приработки от продажи рукоделий Юлии Михайловны жили в Минеральных Водах хоть и без хрусталя, но все необходимое было. Тепло, уютно.

Одно отравляло существование: страх, что кто-либо из соседей дознается, что они с мужем больны проказой. Юлия Михайловна накрепко запомнила, как в Ульяновске, когда узнали, что она больна проказой, «инициативная группа» пыталась то выжечь огнем их комнату, то залить дезраствором, чтобы вывести заразу. Ясно было, что и здесь, в Минеральных Водах, среди жильцов пятиэтажки найдутся и паникеры, и недовольные, что посыплятся во все инстанции жалобы от «возмущенной общественности». Вот и приходилось изо дня в день, из года в год придумывать отговорки, когда тебе от чистого сердца предлагают то белье постирать, то соседка – медсестра вызывается подлечить больные ноги. А ведь стоит ей увидеть, что они почти до колен съедены лепрой, как все откроется. Какой пыткой было для хозяйки, когда нежданные гости, увидев у нее на столе свежеиспеченные пирожки или булочки, напрашивались на угощение. Не дашь – прослывешь скрягой. Угостишь, а потом вдруг выяснится, что они слеплены руками прокаженной, – проклянут на века вечные.

А какой кошмар был, когда Юлия Михайловна сломала ногу, и «Скорая» привезла ее в травматологическое отделение. Спасибо, хирург, увидев вместо ступней протезы, нечаянно подсказал:

- У вас ампутации из-за сахарного диабета?

И Карасева как за спасительную соломинку ухватилась за эту версию. А как она молила Бога, чтобы у нее не брали кровь на анализ! То ли услышал Всевышний, то ли уж очень прохладны были ее изувеченные лепрой руки, но медсестра так и не смогла выдавить из пальца необходимое для анализа количество крови.

Годы и палочка Ганза сделали свое дело: жить «на воле», скрывая болезнь, самим себя обихаживать было уже не под силу. И Юлия Михайловна с мужем – Александра Петровна уже умерла – продали квартиру (дефолт 1998 года вскоре «съел» все деньги) и попросились на дожитие в лепрозорий.

Жаль, глаза уже почти не видят, а то бы она написала Караулову по поводу его высказывания. Если ты ничего не знаешь о лепре, какое право имеешь шельмовать ни в чем не повинных людей! Пару лет назад она в письме как следует отчитала Доренко. Тот ляпнул с экрана на всю страну, мол, вот идет грязный алкаш, до которого так же противно дотронуться, как до прокаженного. И о художественной литературе, где описаны лепробольные, Юлия Михайловна невысокого мнения: либо приукрашено, либо вообще из пальца высосанное вранье. А потому у нее с болью срывается:

- Хоть бы один писатель или журналист рассказал о нас правду!

Не знаю, Юлия Михайловна, как у меня получилось. Но я попытался это сделать.