Горжусь отцом-фронтовиком!

Я родился спустя год после войны. И величайшую трагедию советского народа в детстве ощутил через конкретных людей, вещи и события, связанные с лихой годиной. Еще в 50-х годах было полным-полно инвалидов-фронтовиков на низеньких самодельных тележках. Они сидели у входа на рынок, возле пивных, чайных, закусочных, просили милостыню, кружку пива, стопарик водки. Помню драму, разыгравшуюся около нашего двора, где в крохотной мастерской одноногий Евдоким, чинивший примусы и керогазы, громко костерил своего собутыльника на костылях, упрекая, что тот не воевал. Разгоряченные спиртным, они достали длинные сапожные ножи - и пролилась кровь…Мне, подростку, стало жутко. Кто-то из взрослых вызвал милицию, и инвалидов с глубокими порезами увезли в больницу.

О недавней трагедии еще несколько лет после войны свидетельствовали и руины зданий в центре украинской Винницы, где я родился и жил. А также бетонные глыбы взорванной летней ставки Гитлера «Вервольф» под Винницей, куда мы, пацаны из близлежащего пионерского лагеря, проникали через забор и находили патроны, каски, гильзы, штыки. Война напоминала о себе даже в нашей квартире черной тарелкой репродуктора и безыскусной картиной, которую папа купил на базаре у художника-самоучки: пулеметчик в пилотке со звездочкой строчил по фашистам и пламя вырывалось из дула «максима».

- А ведь я тоже чуть было не стал пулеметчиком, - сказал как-то папа, хотя о войне говорил скупо и неохотно.

- Почему же не стал?

- Потому что надо было окончить курсы, а времени уже не оставалось, немец занял часть Воронежа. В пригороде, на Чижовке, шли сильные бои, наш полк нес большие потери. Начали спешно отбирать тех, кто мог заменить убитых или раненых из пулеметных расчетов. Выбор пал и на меня, сержанта, командира отделения стрелкового взвода, но я сказал, что пулеметчиков готовят, а мы, необученные, сразу станем мишенью для врага. Меня поддержали еще несколько ребят. Пока начальство совещалось, как быть, начался артобстрел и осколок снаряда попал мне в ногу…

Я хорошо помню ту зарубцевавшуюся лиловую рану возле лодыжки, вернее, круглый шрам от нее. Ранение оказалось тяжелым, и папа пролежал в госпитале восемь месяцев. Там, кстати, у него обнаружили туберкулез легких – сказались испытания окопной жизни. Вот справка военно-врачебной комиссии Воронежского фронта от 18 мая 1943 года: «Сержант Берштейн Исаак Израилевич признан годным к нестроевой службе по статье № 23 расписания болезней НКО СССР № 336-1942 года. Название болезни – компенсированный туберкулез легких». Кстати, с госпиталем у папы были связаны как приятные, так и неприятные воспоминания. Когда его стали готовить к операции, две молоденькие медсестрички, разрезая сапог на раненой ноге, негромко переговаривались между собой, дескать, смотри, опять привезли самострельщика, понятно, еврей, не хочет воевать… Папа, услышав такие оскорбительные слова, несмотря на боль, соскочил со стола и кинулся на медичек. Те - в крик. Прибежали начальник госпиталя и хирург, еле-еле успокоили девушек. Врач осмотрел рану и заявил, что это не самострел, а вскоре достал из нее кусок железа. По правде, рассказывал папа, самострельщики, или, как их называли, членовредители, действительно были. Стреляли друг в друга, чтобы не попасть на передовую. Хирургов обучали, как распознать самострел. Появился приказ о наказании виновных по законам военного времени.

Приятное воспоминание отца связано с тем, что в госпитале папа получил телеграмму о рождении дочери, моей старшей сестры. На радостях всей палатой устроили поздним вечером маленькую пирушку, и папа был безмерно счастлив… После излечения он попал в 234-й фронтовой запасной стрелковый полк. Служил достойно, так, что командир полка подал документы на присвоение ему звания «младший лейтенант», но из-за обострения болезни легких военно-врачебная комиссия направила отца в отпуск на 45 дней в распоряжение Акбулакского райвоенкомата Оренбургской (тогда Чкаловской) области, откуда он был призван в действующую армию весной 1942 года. Кроме того, в Акбулакском районе находилась в эвакуации наша семья. В семейном архиве сохранилась любопытная справка за подписью председателя местного колхоза Ивана Бабака. «Дана настоящая тов. Берштейну Исааку Израилевичу в том, что он проживал в пос. Веселый Ак-Булакского р-на Чкаловской области и работал в колхозе им. Буденного с 7 августа 1941 года по 20 мая 1942 года, т.е. до дня ухода в ряды РККА. Работал на всех видах сельскохозяйственных работ, к работе относился честно и добросовестно».

…К слову, папа оставил воспоминания о том, как он с большим семейством ехал почти месяц в теп-лушке на восток, что происходило в Виннице в первые дни войны: паника, бегство чиновников, оставивших город без власти, мародерство, грабежи, убийства. Читать эти записи без слез я был не в силах…

Подлечившись, отец по направлению райвоенкомата прибыл в авиационный запасной полк в городке Сорочинске тогдашней Чкаловской области, окончил курсы авиамехаников. Там и встретил День Победы, но служил еще до осени 1945 года, после чего семья вернулась в родной город. Инвалид войны, он никогда не носил единственную свою награду - медаль «За победу над Германией», полагая, что его вклад в разгром врага ничтожно мал, ведь на передовой, если точнее - в окопах, находился до ранения всего (!) семь месяцев. Я же считаю папу героем и горжусь им, хотя его нет более четверти века, потому что такие, как он, миллионы воинов Красной армии, сражались на Чижовском плацдарме семь месяцев и не пропустили фашистов на левый берег Воронежа, а затем, в ходе Воронежско-Касторненской наступательной операции, своего рода «малого Сталинграда», освободили значительную территорию Черноземья. Кстати, до переезда в Ставрополь я почти 15 лет жил в Воронеже, и папа приезжал ко мне на свадьбу, но он не пошел туда, где был ранен. Скорее всего, не хотел волноваться, возвращаясь памятью к тем страшным дням...