Перед последним боем

О кавказском генерале Петре Степановиче Котляревском еще при жизни ходили легенды. Одна из них, «царская», гласит, что прославленный воин был приглашен на прием в Зимний дворец. Во время банкета Александр I, отведя в сторону гостя, миролюбиво поинтересовался:

– Сознавайтесь, Пётр Степанович, кто помог вам сделать столь блестящую карьеру? О ваших победах, генерал, легенды ходят. Сознавайтесь: кто ваши мифические покровители?

– Ваше величество, – с тихим удивлением ответил гость, – я солдат. И мои покровители – солдаты, которыми я имею честь командовать. Только им я обязан победами. Только им. А карьеры мифической нет.

Царь остался не доволен ответом, подумал, что прославленный генерал о чем-то умалчивает.

О Котляревском упорно ходили сказы и байки везде. Случается, что в жизни непечатные народные сказы памятно возносят имя любого прославленного человека куда больше, чем печатная слава. Случается… По этой причине, а может быть, по другой легендарный генерал Котляревский, как и многие герои XIX века, остался в некоем историческом полутумане забвения.

***

На безлюдную Муганскую степь, продуваемую сквозными каспийскими ветрами, с отрядом около двух тысяч бойцов генерал Котляревский вступил в промозглом декабре 1812 года.

26 декабря русские стояли под крепостными стенами Ленкорани. Котляревский потребовал сдачи крепости. Комендант Садык-хан ответил с большим достоинством: «Один Аллах располагает судьбою сражения и знает, кому пошлет свою помощь».

Обе стороны обещали: пощады не будет.

Противник был силен в этот раз войском, в два раза превышавшим отряд егерей и казаков. Обладая бесценным опытом ведения боя своего учителя генерала Лазарева, Котляревский применял его во всех сражениях. «Надо победить и в этот раз», – размышлял он.

Знал, что персы, захватчики Кавказа, были опытными и сильными воинами. Но их опыт всегда мерк перед гениальным учеником Лазарева.

Готовясь к штурму неприступной Ленкорани, Котляревский огласил приказ: «Считаю нужным предварить всех офицеров и солдат, что отступления не будет. Нам должно взять крепость или всем умереть».

Обходя лагерь, он, как всегда, прислушался к тихому гомону войска. В русском боевом стане перед историческим сражением редко кто спал.

Была новогодняя ночь на 1 января 1813 года. Крепость персов затаилась угрожающей свирепой тишиной.

Солдаты привычно точили свои штыки и сабли о кремни, добытые в горах.

В полутуманной зимней сырости согревающе полыхали языки огней.

Генерал Котляревский подметил, что солдаты были спокойны и решительны. Изредка от костра даже доносился смех. И Петра Степановича каждый раз удивляло непонятное, шаловливое настроение простого люда.

Остановился около одного «веселого» костра.

На бревнах сидели в основном молодые бойцы, уже обожженные порохом войны. Они наперебой громко просили бывалого весельчака:

– Ну, спой еще, Ванюха, про войнушку. Спой. Ну, давай твою частушку!

Ванюха, подсвистывая себе, отрешенно-хитроватым мягким тенорком обозначился:

– А Ванька войнушка любит

И на бой его зовет. (Фить-фить).

А Ванёк перса погубит

И с секир-башкой уйдет. (Фить-фить).

Частушка утонула в озорном хохоте. Когда гомон стих, генерал строго заметил:

– В песне оно, может, и так допускается. Но в сраженье, братцы, надобно быть расчетливым, умным и смелым.

Хорошо знавшие голос генерала солдаты повскакивали. Он по-отечески сказал:

– Сидите, братцы, сидите.

Устроившись рядом, добавил:

– Отдых с шуткой перед боем – великое дело. Отрадно, что у вас настроение такое… звонкое. А вон там, в крепости у персов, тишина. Жуть.

– Так те нехристи, вашбродь, – откликнулся весельчак. – Они, извиняюсь, пятой точкой, вражины, чуют свою погибель. Намаз, небось, делают, не жалея башки. А мы вот у костра малость паримся… А вы, вашбродь, извиняюсь, из поповской семьи? Я так слыхал…

Петр Степанович на миг нахмурился. Но сам, хорошо знавший просоленность солдатской рубахи, в тон весельчаку бодро подтвердил:

– С поповской, с поповской, там мой корень.

Весельчак вмиг откликнулся.

– Значит, с божеской. Потому всегда и побеждаете. И пуля-дура вас не берет, вашбродь, как и меня! Пуля - дура, как говорил Суворов. А штык – молодец!

Петр Степанович иронично спросил:

– А еще что говорил Суворов?

– Да он, извиняйте, про кальсоны сказывал. И о горилке. Слыхали, небось?

С хитринкой Петр Степанович переспросил:

– И что же Суворов сказал про горилку?

Солдат, лукаво прищурясь, чуть привстав, глянул прямо в глаза генерала, смело вскрикнул:

– Да вы же знаете, вашбродь! Суворов советовал нам, солдатам, чтоб после баньки, ежели на градус нет деньжат, то продай кальсоны, но выпей! Я, вашбродь, уже приготовился. Сегодня, небось, банька будет с парком! А опосля бою я кальсоны, извиняйте, заложу, но выпью! Можно?

– Можно, – засмеявшись, ответил генерал. И его пронзила мысль: «Нет, с таким людом и этот бой мы не проиграем».

Мысли прервал голос Ванюхи-весельчака:

– А у нас, вашбродь, пленный турчонок имеется. Да-да, ей богу, живьем! Когда разведку проводили, его взяли.

Солдаты насторожились. По их ухмылкам Петр Степанович без труда догадался, что его вводит в конфуз «кальсонный» балагур. Но отступать было нельзя, да и не в планах генерала. Даже в думках такого не намечалось. Еще раз взглянув на прятавших ухмылки солдат, в тон балагуру полюбопытствовал:

– Ну что же пленный… раскрыл секреты? Вы его допросили?

– Нет, вашбродь! Он же нашего языка не понимает. Можа, вы, вашбродь, его поспрашиваете? Можа, нового чего узнаем? Для пользы дела.

Солдаты, не выдержав, уже стали хихикать. Теряясь в догадках, Петр Степанович беззлобно подумал: «Вот шельма этот Иван. А ведь на них, на таких бесстрашных весельчаках Иванах, скорее всего, и таится дух наших побед».

В затянувшуюся паузу влетели слова весельчака:

– Так что, вашбродь, можа, того, допросите пленника?

Генерал, не отступая и принимая вызов, добродушно согласился:

– Попытаюсь. Привести пленного!

И вмиг перед генералом возник красивый туренок. Малыш доверчиво смотрел на людей и бил копытцем.

– Допрашивайте, вашбродь. У вас получится!

Опешивший генерал захохотал вместе с солдатами. Затем в наступившей паузе громко скомандовал:

– Пленного отпустить!

Уходя от «веселого» костра, Петр Степанович в который раз отметил: «Нет, с таким народом и этот бой нельзя проиграть. Вот шельмы! Не боятся генерала. А ведь персы-нехристи назвали меня шайтаном. И побаиваются, окаянные. А я их – нет».

Продолжая шагать, вспомнил боевого наставника Арсения Забытова, который погиб от ран, спасая его. И вспомнил песню Арсения:

Я на земле «лечусь» врагами

И в битвах с ними стал сильней.

Клинки в бою звенят стихами,

И в них живет библейский соловей.

Архангелы святого откровения

Небесного при жизни бытия

Дарят всегда победное сражение,

Чтобы кружилась грешная земля.

Краткая песня, как сама жизнь Арсения, запомнилась навсегда. И почему-то часто-часто перед боем ошеломляющим рефреном звучали первые две строчки:

Я на земле «лечусь» врагами

И в битвах с ними стал сильней.

Голос его «спасителя» пел почти перед каждым сражением.

На смену Арсению всплыл облик генерала Лазарева.

И его слова: «Запоминай, запоминай, воин: в ратном деле стратегия – великая вещь! Но не забывай, что любая стратегия бывает слепа без фурьерной разведки местности».

…При зачислении подростка в отряд Иван Петрович Лазарев продуманно определил его в фурьерную разведгруппу под непосредственную опеку насмешника-поэта Арсения Забытова.

Благой (так за глаза называли его боевого наставника) Арсений был старше своего подопечного на десятилетие, ростом невелик, но в любых сражениях проявлял себя метеором-удальцом. Часто в критической ситуации ловко маневрировал и при этом успевал выстрелить и поразить неприятеля. Свой отработанный прием Арсений небрежно называл «аля-дурка на перса и турка». Между Петей и Арсением завязалась крепкая воинская дружба, и в ней совсем не ощущалась разница лет. Но мудро-насмешливый Арсений иногда с высоты своих лет все же подтрунивал над учеником. Или задавал такие вопросы, на которые невозможно дать ответы. Так, однажды серьезно спросил:

– Ты ответь мне, Пётр Степанович, отчего иконы святых мироточат? Молчишь? Мудро молчишь, потому что не знаешь. Сия тайна за семью печатями. А те печати может открывать только Он, – Арсений указал в небо.

Через большую паузу уже своим прежним голосом продолжил:

– У меня, Петруша, есть ответ на этот потаенный вопрос. Скорее, догадка. Иконы святых, думается мне, мироточат об ушедших. В них оживает дух памяти. Человек уходит, а память о нем остается. Вот об этой памяти нашей людской, частенько забывчивой, веками мироточат иконы святых, напоминая нам, живым, об ушедших. Таков мой сказ о мироточении.

Навсегда запомнил Петр Степанович сказ-догадку Арсения о мироточении икон…

Побывав во многих смертельных сражениях, Котляревский, не единожды раненный, никогда не допускал в свои размышления хлипко-болотной мысли о смерти. «Раны в бою, конечно, бывают и смертоносными, если все девять божьих чинов ангелов отвернутся от тебя, – пронеслось в голове генерала. – Но сама жизнь людей, даже не на войне, все одно – сражение. И на судьбоносном мирном поле боя человек часто воюет не с человеком, а с бесами в облике людей… Арсений-поэт «лечился» врагами в бою. И нам сегодня надлежит такая смертоносная врачевальня. Полечимся…»

Глянув во мрак ночи, лицом ощутил гулкое дуновение ветерка: напевно прозвучал родной бас отца: «Ты, сынок, назван святым значимым именем Пётр. Твое предназначение по моему замыслу – быть послушником веры. Да вот жизнь распорядилась иначе. Хотя нет… Христов-то Пётр, один из 12 апостолов, известно, пытался совместить христианское смирение с воинственностью. Пытался…»

В той отцовской речи запомнился особо финал. Перекрестив на прощание сына, отче сурово добавил: «Стало быть, вот и ты станешь совмещать… Но помни: и в миру, и в бою победа там, где вера да любовь».

И вновь из глубины ночи возник щемяще-родной голос отца: «Ты, Петруша, когда станешь в чинах, солдатушек не обижай: солдатушки – те же прихожане в земном храме Божьем. Запомни это».

Сын помнил всегда. Однако время для атаки.

Взглянув в звездное новогоднее небо, генерал уже вслух сказал:

– С Богом! Пора.