Виктор Кустов: Женщины моего времени

Вот так и сидели: слева - Рита, справа - Светлана, а перпендикулярно к их ряду, на приставленном к стене стуле - Аля. С левой стороны - женщина независимая, умная и изящная, с фигурой девушки даже сейчас, с немолодым, но не утратившим следов былой красоты лицом, обрамленным каштановыми волосами. С правой - женщина-мать, высокомерно-уверенная, зага­дочно-призывная, несколько располневшая (время, что поделаешь... и трое детей), но оттого ставшая еще привлекательнее, как зрелый плод, с вызывающей молодежной прической черных, как воронье крыло, волос... И на отдалении, словно на приступочке, - девочка-мать, с юным, притягивающим взгляды личиком, свежим, без сомнения, красивым, завлекательно прикрытым длинными белокурыми прядями, прячущая за улыбкой растерянность перед взрослой жизнью, в которой она очутилась, не успев повзрослеть.

С Ритой мужчина был одного возраста. Они познакомились уже взрослыми людьми, когда у каждого было свое прошлое. Она была его начальницей, и хотя он никогда не был подкаблучником и любил только свою жену, ему было приятно работать в одном кабинете с умной и красивой, пусть и чужой, женщиной, к тому же не меньшим, чем он, профессионалом. Они довольно быстро определили сферу соприкосновения, несколько раз он пытался выйти за ее границы, но наталкивался на ее нежелание что-либо менять в отношениях. Не от нее, от других, кто знал ее давно, еще со студенческих лет, он услышал о ее прошлом, в котором, оказывается, была драма, о которой он никогда бы сам не догадался, относя сухую сдержанность Риты, отсутствие кокетства к праведной верности мужу или же к феминистским отклонениям.

Рита для окружающих была прагматичным профессионалом, неболтливой, верной и честной в дружбе. Что же касается любви, то он в ее глазах ни разу не наблюдал безумных искорок увлечения, хотя видел ее в компаниях мужчин разного положения и возраста. Хотя нет, не так давно наблюдал... Правда, это не было поволокой обожания. Скорее, эти искорки отражали заботу о том, чью фамилию она только что стала носить. Оказывается, спустя двадцать лет совместной жизни они с ее теперь узаконенным мужем официально зарегистрировали брак.

Двадцать лет быть верной давно ушедшему? - с растерянным удивлением подумал тогда он, проникаясь еще большим уважением к этой женщине...

Как ему рассказали, изящная, остроумная, энергичная выпускница университета из сонма поклонников и потенциальных мужей выбрала, как и водится у подобных натур, талантливого и ветреного коллегу. Пара эта со стороны была неравной: что может быть внешне привлекательного в мужчине, который увлечен мудреной философией, застольями и мужскими компаниями, который, презирая материальную сторону бытия, даже несколько неряшлив, а уж к своей красавице жене непростительно невнимателен. Но, несмотря ни на что, она была счастливой молодой женой, потом счастливой матерью, просто женщиной, которая прощала мужу его мужские слабости, его романтические затянувшиеся поиски, которые с возрастом никак не проходили, отчего он требовал внимания не меньшего, чем подрастающий сын. Но все же она не была до конца ни женой, ни матерью, ей нравилась ее профессия, она скоро обогнала в ней многих своих сокурсников и мужа тоже, начала подниматься по служебной лестнице, работа все больше увлекала и все больше отнимала времени, остающегося на сына и мужа. Что касается мужа, то он довольно скоро нашел замену их общению, а вот сын...

Ее мальчику было четырнадцать лет, когда он умер от передозировки...

Не стало его, и ей не нужен теперь был муж. Да и никто не нужен. Но они с отцом ее ушедшего ребенка продолжали жить под одной крышей, общая беда даже на какое-то время сблизила их, она не позволяла мужу опуститься, но, как проглядела в свое время сына, не заметила она, когда муж перешел грань... Они стали совершенно чужими, он приходил в свою комнату только отсыпаться, а когда уходил в запой, пропадал невесть где неделями. Потом в конце лета исчез надолго, и с первыми заморозками ее пригласили на опознание допившегося до белой горячки и погибшего под колесами грузовика «бича», бывшего интеллигентного человека, многообещающего когда-то философа, ее мужа... И если бы не работа и не участливое внимание случайно встреченного неприметного прежде человека, живущего недалеко и, оказывается, ездившего уже много лет вместе с ней по утрам в одном троллейбусе, как знать, что стало бы с нею...

Этот мужчина долго был чужим для нее, хотя в трудные минуты неведомым образом всегда оказывался рядом, и она незаметно привыкла рассказывать ему все, что никогда никому не рассказывала, не стесняясь слез, слабости, жалоб, чего не позволяла себе нигде и ни с кем другим, даже с мужем. И не он, она пригласила его спустя многие годы их дружбы к себе домой, понимая, что иначе из этого дома никогда не уйдут пустота и страх, и подготовилась к этому вечеру, как готовится невеста, хотя ей было уже под сорок, но кроме мужа у нее никогда никого не было, и хотя с ее внешностью ее нельзя было назвать «синим чулком», в обширном кругу отвергнутых ею это словосочетание, выговариваемое уничижительным тоном, было в ходу.

И это была ее настоящая брачная ночь, как она ее представляла, потому что свою первую она не прочувствовала, проскочила в волнении и ожидании чего-то волшебного от захмелевшего и не очень-то подлаживающегося к этим ее ожиданиям молодого мужа...

Она продолжала делать карьеру, особенно не заботясь об этом, защитила диссертацию, получила признание в своей професии и известность в городе, но детей у нее больше не было. Не дал Бог...

* * *

...Зато Светлане Бог дал сначала дочь, потом двух пацанов. Няньку и ванек. А еще он дал ей очень любящего и трудолюбивого мужа, который в самые трудные годы ее молодости, выпавшие как раз на перестроечную кутерьму и ненужность его инженерной профессии, не гнушаясь никакой работой, челноча, торгуя всем, что покупали, умудрился кормить и ее, студентку, и родившуюся дочку, а потом, когда догадался, почувствовал, как она заметалась между ним и встреченным ею соблазнителем-искусителем, пусть старше, но беспорно интереснее, чем он, уговорил-убедил рожать второго... Она, в это время яркая, искрометная, научившаяся взглядом обезоруживать мужчин, заманивать их улыбкой Джоконды и безжалостно отвергать, закружилась в богемной среде, где немногословные художники желали писать ее ню, ну, на худой конец, полуобнаженной, поэты посвящали стихи, прозаики вили длинные речи, музыканты сочиняли песни...

Соблазнитель-искуситель тоже сочинял и играл с женщинами, как она с мужчинами. Позже она поняла, что так тянуло к нему женщин и одновременно так отталкивало. У него был характер избалованной, капризной, обиженной, не достигшей всего того, что хотела, женщины.

Она тогда совсем потеряла голову, забыв и о дочери, и о муже, бежала к нему по первому зову, даже если это было поздним вечером. А он и звонил, как правило, вечерами, выговаривая ей за долгое отсутствие на его орбите, скандально выплескивая свое недовольство, безжалостно ругая соперников, начальство, политический строй, народ... и ее. Он считал, был уверен, что она обязана его выслушивать, утешать, быть в нужную минуту рядом, но не мельтешить, когда в ней нет нужды, не высовываться, не отвлекать, не грузить своими мелкими проблемами (хотя она в глазах окружающих росла, набирала авторитет, поражая богемную среду своими организаторскими способностями), и наконец наступил момент, когда началась череда длинных мучительных разговоров-выяснений отношений, которые ни к чему не привели, а только заставили ее плакать, не скрывая этих слез от мужа, и ненавидеть их обоих по очереди, пока не поняла, что соблазнителю-искусителю она не нужна. И оценила любовь и преданность осунувшегося и постаревшего от переживаний супруга. И успокоилась, переключившись на зарождавшуюся в ней жизнь, и обрадовалась, когда родился мальчик. Даже искала в нем черты не одного мужа, но не разглядела...

Впрочем, он, как и второй сын, родившийся следом, был больше похож на нее...

Теперь она была матроной. Давно уже Бог развел дороги с ее былым увлечением, было покойно и ровно на сердце, спокойно в семье, где теперь муж был на вторых ролях, потому что она уже больше понимала в жизни (дети - это тоже диссертации), больше зарабатывала, была публичной персоной, способным организатором, а он, так и не развив собственный бизнес, был ею пристроен на несуетное, но и неперспективное место и там честно зарабатывал минимум, необходимый, чтобы хватало на текущие расходы и пропитание.

Она полюбила устраивать маленькие праздники в свою честь, собирая по какому-либо поводу тех, с кем познакомилась, подружилась в годы познания богемной жизни, и на этих праздниках была общепризнанным центром обожания, и скоро эти собрания с чьего-то просвещенного языка стали именоваться салонами и посещать их было незазорно и политикам, и топ-менеджерам, и чиновникам высокого ранга...

* * *

...Алина мама, как считала ее дочь, была шалавой. Вздорной, взбалмошной, истеричной, от которой отец должен был уйти и ушел. Пока Аля была маленькой, она была уверена, что плохой отец, потому что мама его иначе как «кобель шелудивый» не называла, и долгое время он ассоци­ировался у нее с плешивой дворовой ничейной собачкой, которая года два ошивалась на их улице, пока не сгинула. Так же и отец куда-то исчез, хотя по откровениям подвыпившей матери в перерывах между очередным изгнанным и еще не принятым Алиным отчимом можно было догадаться, что он живет не за тридевять земель, а где-то рядом, в том же городе. И когда она выросла до своего четырнадцатилетия, решила найти его. И нашла, совсем недалеко - через пару кварталов.

Потом, по прошествии некоторого времени, она пришла к выводу, что отец, в общем-то, у нее неплохой, что виновата мать-шалава, высказала ей все и заявила, что теперь будет сама получать алименты и сама распоряжаться деньгами...

Оттого, что ей не хотелось возвращаться домой, она и вышла замуж в семнадцать лет за первого встречного, которым оказался парень из соседнего двора, на пару лет ее старше, которому не только она понравилась, но и надо было откосить от армии после неудачного поступления в институт. У него была приличная и обеспеченная семья, большая и чистая квартира, в которой молодым выделили комнату. Но его мать с первого дня поставила цель выпестовать из нее идеальную невестку для своего обожаемого Егорушки и энергично взялась ее обучать мудреному ремеслу мужниной жены. И спустя полгода Аля вынуждена была поставить молодому мужу, который теперь предавался праздному времяпрепровождению в ожидании очередных вступительных экзаменов, ультиматум: либо я, либо она - и они сняли однушку. Она училась в медучилище, подрабатывала дежурствами в больнице и сиделкой у богатых людей, заработков едва хватало на оплату квартиры и еду, но Егор не страдал, у него всегда были деньги, он был единственный и любимый сын.

Он не поступил и на следующий год, но теперь ему нашли необходимую болезнь (у свекрови были большие связи в городе), и ни в какую армию его не призвали, а мама устроила его продавцом в автомобильный салон, где он просиживал-протирал штаны днями.

Потом она поступила заочно в институт, а он уехал в столицу к знакомым родителей, у которых была своя фирма по недвижимости, и свекровь надеялась, что он там, если снова никуда не поступит, найдет себе более достойную жену. Она и предложила Але самой подать на развод, и та подала, почувствовав облегчение...

...Отец ее дочери зацепил Алю в кафе, куда она забежала перекусить и оказалась с ним за одним столиком. Он был высок, лысоват, но это даже молодило его, энергичен и обольстителен. У нее как раз были проблемы с деньгами, закончились подработки, и она сидела на пирожках и чае, поэтому тот первый совместный ужин показался ей царским застольем, которое мог устроить только принц, и она согласилась, чтобы он ее проводил. И даже, чтобы поднялся в квартиру, а потом раздел ее, обласкал всю так, как никогда не делал да и не смог бы ее бывший муж, и поэтому она с радостью позволяла делать с собой все что ему хотелось...

Он жил в другом городе, но часто приезжал по делам и каждый раз водил ее в рестораны или кафе, кормил на убой, а потом щедро дарил свою любовь и ласку. Она была счастлива эти месяцы, совершенно не реагируя на фырканье подружек, которым ее любовник по глупости казался ни на что не способным старичком, ну а если и не старичком, то уж «папиком» точно. (Правда, до этой категории он недотягивал по причине отсутствия толстого кошелька или золотой кредитки...) А ей нравилось, что он такой взрослый, опытный, умудренный, многознающий. С ним рядом она ощущала себя девочкой, поэтому и вела себя как девочка: шалила, капризничала, требовала подарков...

А потом поняла, что беременна. С мужем они оба боялись и не хотели заводить детей, поэтому тщательно береглись оба, даже избегали близости в самые опасные дни. А тут она все забыла, а он, видимо, никогда этого не делал, в годы его молодости это не было принято. Поняла, но ничего не сказала, пока он сам не догадался. И вроде даже порадовался вместе с ней, а потом уехал... И позвонил, сообщив, что у него есть семья, два почти взрослых сына и что он не может их оставить, поэтому пришлет ей денег, пусть она сделает аборт...

Она сначала хотела поплакать, а потом вспомнила о ребенке, который уже ощутимо приподнял живот, и решила, что для малыша это будет неприятно...

За квартиру платить она уже не могла, сняла угол в одной из пригородных деревень, ходила по деревенским улицам чужая, брюхатая, неловкая, некрасивая от пигментных пятен. Хозяйка, Анисья Кузминична, вырастившая пятерых, теперь уже взрослых и разъехавшихся по всему миру, оказалась добрее родной матери, денег не стала брать, сама помогала нашивать вещи для будущего ребенка, она же и забирала ее из роддома и учила ухаживать за младенцем, первые недели и месяцы подменяла по ночам. А говорят, не осталось нынче добрых людей...

Когда дочь подросла, Аля продолжила учебу, подрабатывала где только можно, отбиваясь от предложений богатеньких ловеласов: все-таки она была хороша, аппетитна и после родов, разве что чуть потеряла в талии, грудь покрупнела, но это даже больше соблазняло мужчин.

Отец дочери пропал навсегда, и она не стала его искать, решив, что дочери, когда та задаст этот вопрос, скажет, что ее отец пал смертью храбрых... И даже свозит на его могилку. Но вот где, в каком сражении, пока не придумала...

...Она не скрывала своего любопытства, наблюдая за тем, кто годился ей в отцы и даже был похож на ее отца, она уже несколько раз видела его, но так и не осмелилась познакомиться. Хотела это сделать сегодня, поэтому и пришла на это довольно скучное мероприятие, но, глядя на сидящих рядом с ним уверенных, модно одетых (не чета ей): слева - пусть и старая уже, но поразительно хорошо сохранившаяся для своих лет шатенка с голубыми глазами; справа - породистая, словно героиня старых романов, с ироничной и даже высокомерной улыбкой брюнетка, не намного младше старухи.

Нет, пока они рядом, он не заметит ее...

Ну и пусть, она подождет своего счастья. У нее есть то, чего уже нет у них, - молодость... И от этой мысли ей сразу стало легче, потому что она не сомневалась, что, когда ей будет столько же, сколько им, она будет увереннее, умнее и привлекательнее...

* * *

...А седовласому мужчине просто было приятно сидеть рядом с красивыми женщинами, перекидываться с ними ничего не значащими фразами, отклоняться, когда они перешептываются между собой, ловя тонкий аромат разных, но одинаково волнующих духов, и перехватывать порой настырный взгляд хитрых глаз. В молодости страсть мешала ему разглядеть женскую красоту, теперь же, окидывая взглядом то одну, то другую, то третью, он ловил себя на приятном волнении и даже на горделиво-заносчивой мысли: вот, мол, мужики, глядите, завидуйте, какие женщины смотрят на меня, внимают мне...

И он был доволен, что в одном с ним городе живут женщины, которыми ему хочется любоваться...

Такие разные и такие прекрасные.

Женщины его и моего времени.