Семь минут

Далекое военное детство иногда представляется мне железной дорогой, убегающей вдаль за горизонт. Летящим составом мелькает перед глазами то, что было до Победы, а затем уже отчетливее вырисовывается все, что было после. Помню, в 44-м отец, кадровый офицер Красной армии, освобождал Украину, затем Польшу. И мы (мама, я и младшая сестренка Лена) перебрались на железнодорожную станцию Знаменка Кировоградской области Украины, где я пошла в школу. Эти мои первые жизненные впечатления гораздо позднее вылились в строки:

Узловая станция. Октябрь.

Хлесткий дождь сечет штабной вагон.

Память, память, сохрани хотя бы

Семь минут стоящий эшелон…

Семь минут без лжи, без сожаленья.

Очертанья вспомнятся едва.

Семь минут – на жизнь благословенье

И на смерть последние слова.

Здесь же, на Украине, мы встретили известие о Победе, а в конце 45-го отправились в Германию, к месту службы отца в Тюрингию. Гарнизон находился в местечке под названием Лосса, недалеко от Веймара…

Нашу семью разместили в квартире на втором этаже двухэтажного особняка, а на первом располагалось офицерское общежитие. Мама, привыкшая всю жизнь ютиться по чужим углам, казармам, коммуналкам без удобств и отопления, вздохнула с облегчением и принялась обустраивать быт по своему усмотрению. Для нас с сестрой даже выделили отдельную маленькую спальню с камином. Когда мы вошли в комнату, ахнули. У каждой на подушке сидела фарфоровая кукла в атласном платье – подарок отца. Таких игрушек мы никогда раньше не видели, а играли шитыми из тряпок самодельными куклами.

По хозяйству маме помогала фрау Марта, далеко не молодая и строгая, всегда добросовестно выполнявшая свои обязанности по дому. Она тоже занимала одну из комнат. И мама не возражала, ведь работы было невпроворот, да и в чужом поселке поначалу всегда трудновато. Марта, правда, не знала русского, но женщины как-то сразу нашли общий язык. Маму она называла «фрау-майор», и никак иначе, подчеркивая, что намерена соблюдать дистанцию.

Говорят, на кухне не может быть двух хозяек, и мама, донская казачка, всегда придерживалась этого негласного закона. Но в данном случае пришлось поступиться правилами. Готовили они по очереди, каждая в своих традициях. Уж очень хотелось посмотреть, чьи блюда вкуснее и разнообразнее. Но через несколько дней ассортимент предложенных Мартой ежедневных меню исчерпался, да и готовить было особенно не из чего. А вот мама со своим многолетним опытом и смекалкой офицерской жены оказалась на высоте. Марта была готова уступить ей навсегда свое место шеф-повара, но… На ломаной смеси русского с немецким мама объяснила, что теперь неплохо бы вместе готовить и учиться друг у друга премудростям кулинарного мастерства, используя имеющийся скудный набор продуктов. На том и порешили.

Так Марта овладела секретом приготовления «фирменного» русского борща, в том числе постного, а еще «зеленого» с щавелем и окрошки. Но вот блины, оладьи и, конечно, сдобные русские пироги с начинкой так и не осилила. Зато поделилась рецептами нескольких традиционных супов, научила варить кисель из ревеня, который рос тут же, в саду возле дома. А еще она необыкновенно хорошо готовила блюда из дичи. Отец, бывало, охотился вместе с сослуживцами в окрестностях Лоссы, но на это всегда требовалось разрешение властей, как, впрочем, и на вырубку рождественских елей. С соседями-немцами у нас сложились добрые отношения, и один бауэр вскоре даже подарил нам породистого щенка немецкой овчарки. Не знаю, кому пришло в голову назвать собаку Пальмой, но мы были в восторге от нее, смышленой и веселой, носившейся целыми днями по дорожкам (газон мама превратила в огород) и так любившей «подпевать» аккордеону во время редких застолий. Однако ближе к началу учебного года пришлось переехать в соседний городок, где была русская школа-интернат. И Пальму отдали в собачий питомник на обучение.

Для нас сняли комнатку в доме одного немецкого художника. Его звали Хайнц. В недавнем прошлом военный летчик, он был сбит в бою с англичанами в Пруссии, но чудом выжил, оставшись инвалидом. Но он все же нашел себе занятие – писать картины и вырезать из фанеры и раскрашивать забавные фигурки. Они казались нам тогда настоящими произведения искусства, которыми можно было украсить и стены столовой, и детскую комнату. Такие поделки стали ходовым товаром и охотно раскупались. Но в квартире мы видели несколько портретов его жены Маргариты, и они, разумеется, не продавались. К слову сказать, было замечательно то, что в Германии без дела никто не сидел и по улицам не болтался, все старались работать. Просить милостыню было как-то не принято. Солдат-срочников командиры предупреждали, что негоже красноармейцам обносить сады и даже пить из колодцев без спроса. Имидж «воина-освободителя» не допускал, чтобы нас принимали за мародеров и воров.

К маме также часто заходила шестнадцатилетняя чешка Эльза, два года назад почти совсем девочкой угнанная на работы в Германию. Родители погибли во время бомбежки, и ехать ей было некуда. Она иногда помогала с уборкой по дому и со стиркой, а сама брала уроки рукоделия, восхищаясь, как фрау-майор и ее дочки могли так вышивать гладью. Она с удовольствием просиживала за пяльцами допоздна, копируя или самостоятельно придумывая узоры для вышивки. В особняке все было предусмотрено для облегчения домашнего труда – кухонная электроплита, швейная машинка, а в подвале вполне исправное прачечное оборудование.

Но однажды, несмотря на мягкую и не слишком холодную по русским меркам зиму, мы с Леной заболели. Срочно потребовался рентген легких. Врач покачал головой и сказал, что нужно съездить в Бухенвальд, где теперь расположился ближайший советский военный госпиталь. Мамино лицо почернело от одного упоминания об этом страшном месте, но делать было нечего. Отец завел «Вандерер» и повез нас в бывший концлагерь. Пока снимки описывали, нам разрешили немного прогуляться по территории и посмотреть на пустые бараки для заключенных и лагерный крематорий. Вспоминая эту прогулку, я и теперь испытываю ужас и необъяснимую душевную боль... На обратном пути все хранили тяжелое молчание – слова просто застревали в горле, говорить было совершенно невозможно. Так же как никогда невозможно это забыть и простить тех, кто такое совершил…