Валентина Нарыжная: Горькая память Гремучки

Памяти моей матери Чуриловой Анны Александровны.

Лютая зима 1943 года. Метель. За десять шагов ничего не видно. Мама только успела крикнуть: «Немцы!» и, бросив вытаскивать из-под похилившегося навеса занесенный снегом камыш, вместе с семилетним сыном побежала в хату, где на печи было еще трое детей, а старшая дочь Аня, названная отцом в честь матери, вытаскивала из чугунка только что сваренную картошку.

- Все на печь, дети, быстро! Опуститесь пониже и не высовывайтесь…

От лязга немецких танков в окнах задрожали стекла. Немцы, промерзшие и голодные, начали шарить по всем углам. Все, что нашли, тут же съели. Ближе к ночи, увидев, что мама, спасая от мороза стельную корову, завела ее во вторую комнату хаты, начали заводить туда лошадей. Толстоногие, тяжеловесные лошади едва пролезли в дверной проем. Потом фрицы пошли по хатам, на ломаном русском языке кричали: «Яйки, млеко, ам, ам…». Так как в хатах места хватало не для всех фашис-тов, другие больше находились во дворе, жгли костры, прогревали боевую технику и грелись сами.

Однажды, когда мама брала в проруби воду, к ней подошел совхозный бригадир Егор Бушнев:

- Нюра, тут такое дело, - начал он с расстановкой, - надо спасти одного красноармейца. Раненый он. Едва добрался до хутора, а тут немцы. Его могут расстрелять.

- А я-то чем могу помочь? - с нескрываемым беспокойством спросила мать.

- Прими его как своего мужа и детей подговори, пусть кинутся к нему на шею, когда он войдет в хату, поплачут…

- Опасно это, Егор, меня же могут вместе с детьми расстрелять.

- Да, это большой риск, но другого выхода нет…

Пришла мама домой, поставила ведра с водой. Немцев, к счастью, в хате не было.

- Дети, - тихим голосом начала мама. - Сейчас к нам придет раненый красноармеец, наш, русский. Мы должны принять его так, как будто это отец вернулся с войны… И научила их делать так, как ее просил Егор.

Так все и случилось. Немцы, увидев русского солдата, набросились: «Кто? Откуда?». А мама кинулась ему на шею: «Муж он мой, родной, раненый». И дети с плачем начали обнимать «отца». Мать уложила его на кровать, укрыла одеялом, подала кружку с кипятком и кусочком кем-то из детей недоеденной кукурузной лепешки. Больше немцы не беспокоили солдата, да и не до него им было. Через два дня они покинули хутор. Почти следом на хутор пришла вторая группа отступающих немцев. Это были агрессивные, злые от неудач и поражений, голода и холода.

Мать с детьми они загнали на печь. Маленького Толика фриц схватил и со всего размаху швырнул на печь. Толик сильно ушиб голову, но плакать вслух боялся. Мать взяла его на руки и сама втихомолку плакала на уже начавшей стынуть русской печи.

Однажды ближе к вечеру, когда мороз усилился, на оконных стеклах образовалась снежная наледь, а мать куда-то ушла, один из фрицев начал растапливать печь. Сырой камыш не загорался. Он в бешенстве схватил старшую Аню и сунул ее головой в печь. Волосы ее вспыхнули как спичка, языки пламени побежали по косам, сестра закричала не своим голосом, на ее крик в хату вбежал другой фриц. Увидев горящую девочку, он побежал во двор за снегом, которым погасил пламя. А потом стал кричать и бить немца, который чуть не сжег девочку живьем.

Потом этот немец приведет в хату доктора. Тот осмотрит обгоревшую до корней волос голову сестры, сделает ей укол, даст выпить таблетки. А когда придет с работы мать, скажет ей: «Возьми эту мазь и мажь каждый день...»

Пройдет время, и у сестры начнут расти густые русые волосы, которые она будет заплетать в две длинные косы...

В других хуторских хатах немцы вели себя словно озверевшие собаки. Унижали и били женщин, детей. Трех хуторянок изнасиловали. Одной из них связали руки и измывались сразу несколько человек.

Ванька, сын истерзанной, лежавшей без чувств на полу женщины, побежал к Егору Бушневу, который всегда был готов помочь в трудную минуту.

- Дядька Егор! Дядька Егор! - кричал и колотился от страха Ванька, - там маму, маму… фрицы!

Егор бежал впереди Ваньки, и сердце его готово было выскочить от лютой ненависти и горя.

Он развязал Катерину, взял на руки и отнес в другую хату. Положил на топчан. Губы его тряслись.

Катерина хотела наложить на себя руки, но Егор сказал: «Не смей, это война. Мужикам вашим еще хлеще приходится под пулями и бомбами. Они терпят там, мы - тут».

А мужик Катеринин придет с войны и скажет, как выстрелит из ружья в самое сердце Екатерины: «Пошла вон со двора, немецкая шлюха!». На защиту Катерины встанет весь хутор, и тут опять вмешается Егор, постаревший и поседевший: «Ты думаешь, только ты один воевал? А ты спроси, что бабы здесь пережили, что терпели, как детей от голода и холода сберегли, как выжили и выстояли наши бабы…».

И Гришка постепенно отойдет, смякнет душой и больше никогда не напомнит жене о той страшной трагедии.

Через три дня фашисты начнут спешно собираться и уходить. Один на чистом украинском языке скажет, что русские наступают им на пятки. Действительно, наши солдаты были уже на Вшивом озере под плотной стеной высокого камыша и, чтобы не подвергнуть гибели хутор, ждали, пока немцы уйдут сами.

В ночь перед отступлением мама и еще две женщины тайком сняли с немецкого танка полотняное покрытие, которое присмотрели ранее. Немцы до того спешили, что не заметили пропажи, а женщины потом разделили немецкую ткань и раздали самым бедным семьям, а те пошили из него кто юбку, кто жакетку, кто платок…

Однажды, когда мама была на работе, в хату зашел соседский мальчишка лет десяти, Колька Щелканов, и, обращаясь к сестре, еле вымолвил: «Нюся, а мой брат, кажется, умирает, лежит и уже не встает». Сестра вбежит в хату и увидит, что пятилетний пацан не подает признаков жизни. Аня вернется домой, возьмет молоко и кукурузные лепешки. По глоточку, по кусочку будет запихивать в плотно сжатый рот исхудавшего и замерзшего Петьки. Потом принесет камыш, затопит печь, Кольке тоже нальет молока: «Пей, только понемножку, сразу много нельзя, умрешь». Потом сестра еще долго будет ходить в соседнюю хату, пока не поставит на ноги Петьку и Кольку Щелкановых. Их мать была одной из трех хуторянок, пострадавших от немецких извергов, и находилась на лечении, отец воевал. А люди, боясь заразиться - мало ли чем там болеют, - обходили их хату стороной.

Много бед причинили немцы, покидая маленький хуторок Гремучий, который зимой зарывался до крыши в снег, а летом утопал в зелени.

Но вот пришел светлый час - в хутор вошли наши. Их ждали все - от старого до малого. Красноармейцы обошли все хуторские хаты, пилили дрова, носили с озера камыш, откапывали занесенные сугробами хаты, делились армейскими пайками с голодающими хуторянами.

В нашу хату зашел командир части, посмотрел на детей, мать, открыл вещмешок, положил на стол банку консервов и два кусочка сахара. И мать со слезами на глазах поведала командиру, как немцы чуть не убили младшего Толика, как едва не сожгли живьем старшую дочь. Возьмет командир на руки братишку, прижмет, как родного, к груди и скажет:

- Придет наш час, отомстим за всех, дайте только срок.

А за спасение солдата спасибо матери скажет, а еще такие слова, которые даже дети, открыв рты, будут слушать, чтобы запомнить на всю жизнь: «Вы, женщины, такие же защитники своей земли, такие же, можно сказать, бойцы. Только фронт ваш здесь, в каждом дворе, в каждой хате».

Потом он выйдет во двор и вернется со свертком в руках.

- Вот возьмите, Анна, раздайте хуторянам. Я смотрю, пообносились вы тут.

Это были армейские гимнастерки и несколько пар галифе. Мама все разнесет, как и велел командир, сыну оставит только одну пилотку со звездочкой.

- Другим хуже живется, - потом скажет мать, вздохнет и помолится Богу за красного командира и за всех русских солдат.

Одну гимнастерку и банку консервов мама отнесет еще в одну семью, где муж с женой были уже между жизнью и смертью. Люди обходили их хату стороной, а в хате уже ни еды, ни одежды почти не было. Мать молча положит на стол армейский подарок и молча выйдет.

Когда-то в голодном 1933-м эти люди пригласили в гости своего кума. Сидели за столом, разговаривали, а хозяин взял топор да и зарубил кума. Всю зиму, спасая себя от голодной смерти, они ели человечье мясо. Голоса их стали сиплыми, взгляды пугливыми, людей они стали сторониться.

И только, когда придет весна и подсохнет земля, одна ходившая по хутору нищенка, привычно копаясь в кучах мусора, вдруг вытащит останки человеческой кисти с уцелевшими ногтями. Тут же и кости откопает. Страшная весть облетит хутор, людоедов заберет милиция. Вернутся они не скоро.

* * *

Через три дня красноармейцы покинут хутор. Все кто может будут провожать солдат по накатанной зимней дороге. Прощаясь, командир скажет: «Не падайте духом, родные наши! Вернутся мужья и сыновья. Потерпите еще немного. Мы победим! И наладим свою жизнь, поднимем из разрухи каждый хутор, каждое село и деревню…».

Заржали кони. С запада надвигались тучи. Они несли с собой лютый мороз и метель, а хуторянам предстояло жить еще долгих два с лишним года со своими бедами и горестями, прежде чем придет победный день. Жить и ждать всех, кто ушел защищать от фашистских захватчиков дорогую сердцу каждого Гремучку, которая, как горлинка в своем свитом гнездышке, притаилась в живописном уголке Ставрополья между Вшивым озером и горой Гремучкой, сияющей по весне всеми цветами радуги.

* * *

Пройдут годы, и, к великому сожалению, хутор Гремучий перестанет существовать. Люди разъедутся кто куда. Молодежь разлетится в поисках лучшей жизни, а уцелевшие хаты увезут на дачные участки. И покажется, что и земля, и судьба Гремучки давно поросли быльем. Ан нет. Память осталась…