Пашка

Наши четыре дома строили пленные немцы. Наверное, им и в голову не приходило заниматься недовложением материалов. Поэтому двухэтажные здания получились прочными, надежными. Первые счастливчики, заселившиеся в квартиры, сразу же засадили двор деревцами, разбили клумбы, натянули проволоку для сушки белья и наделали лавочек.

Жизнь проходила на виду у всех. Знали не только членов семей соседей, но и их ближнюю и дальнюю родню. Оставляли друг у друга ключи, если не было запасных, брали в долг до зарплаты, в любое время суток ходили из квартиры в квартиру то за солью, то за хлебом. Общими были и горе, и радость. Поколения менялись: старики умирали, на свет появлялись их внуки, правнуки. Но родственные отношения сохранялись на долгие годы.

Его во дворе не любили. Тесно общался он только с моим мужем и страдающим от рака горла чернобыльцем Трофимычем. Мужа уважал как бывшего «афганца», а вот за что одаривал теплотой Трофимыча, никто понять не мог. Женщин люто ненавидел, называя их «кенгуру». Когда мужики интересовались, за что, тот всегда одинаково отвечал: «Кроме вреда от них нет никакой пользы. Ребенка в сумке выносила – вот и все ее предназначение».

Многие помнили, каким красивым и веселым парнем уходил Павел Летунов в армию. Крепкий, плечистый, синеглазый, как былинный богатырь, он и жену подобрал себе под стать. Еще студентами сыграли свадьбу, накрыв самодельные столы прямо посреди двора. Через год у них родился сын. А через несколько месяцев, после того как Паша стал отцом, пришла повестка из военкомата. Провожали его весело, всем двором, искренне желая скорейшего возвращения.

Но возвращение затянулось на долгие пять лет. Пашка попал в Чечню. Он воевал танкистом, был в плену, бежал, лежал в госпитале, снова воевал. Когда вытаскивал из горящего танка друга, потерял сознание и рухнул внутрь горящей машины. Хирург, собиравший его по частям в столичном госпитале, пророчил: «Этот парень будет сто лет жить, в рубашке родился». Потом Пашка долго отлеживался в госпитале, сцепив зубы, терпел мучительные перевязки.

За это время мы схоронили по очереди его родителей, которые быстро «сдали», после того как наведались к сыну. Не могли понять всем двором, почему его жена после поездки в Ростов сразу же все вывезла из Пашкиной квартиры, оставила у соседей ключи и уехала с ребенком в неизвестном направлении. Разгадка прибыла вместе с демобилизованным рядовым Летуновым.

Вместо нашего Пашки на такси подкатил человек с изуродованным лицом, серой, будто выцветшей, шевелюрой. Он молча вошел в подъезд и не выходил несколько дней. Порог его квартиры переступали только мой муж и Трофимыч, заходившие к нему почти каждый вечер. Я долго допытывалась, что и как, но мой Толик только лишь мотал головой и тяжело вздыхал: «Собрать-то его собрали, а вот душу вылечить – не нашлось такого Айболита». А потом к Пашке потянулись со всего района алкаши. Тихие, вежливые, они бочком протискивались в подъезд. Отказа в гостеприимстве никому не было. Здесь и наливали, и кормили, и бездомному предоставляли ночлег. Шума, драк никто не слышал, все было чинно-благородно, поэтому участкового не беспокоили.

Из запоев Пашка выходил мучительно. Мой бегал в аптеку за таблетками, Трофимыч таскал ему рассол, приговаривая исчезающим от болезни голосом: «Погубит тебя пьянка, погубит».

Постепенно Паша стал выходить во двор, даже иногда по вечерам играл с нашими мужиками в «козла». Если ему кто-то не нравился, изводил того придирками и язвительными подколами. Особенно издевался над Остапом Львовичем, толстым неповоротливым гаишником. Видя его живот, обтянутый форменной рубашкой, который всегда появлялся раньше своего хозяина, на весь двор громко спрашивал:

- Мужики, угадайте загадку: «Пасется скотина на асфальте и жиреет». Кто это? – и заливался хохотом, кривя безобразный рот.

В ответ Остап Львович беззлобно парировал:

- Радуйся, Квазимода, что у тебя машины нет.

Прозвище это прилепилось к нему как второе имя, а назвала его так Зойка-одноночка.

С детства Зойка была красавицей, и бабка, занимавшаяся воспитанием, вбила в голову ребенка, что с такой внешностью, кроме как за «прынца», замуж идти не за кого. Вот Зойка всю жизнь и прождала того «прынца». Перебирала, перебирала, но так никого и не выбрала. А потом как с цепи сорвалась, наверстывая упущенное бабье счастье. Но под венец ни с кем не спешила, успокаивая себя: «Мое счастье впереди». Так и осталась одна, хоть и со следами былой красоты. Наша местная разведывательная группа – бабушки-старушки – за глаза ее окрестили «Зойка-одноночка». А Пашка раздражал ее тем, что не обращал на нее никакого внимания. Работала Зойка посудомойкой в столовой. Чистюлей была, каких мало, правда, скандальной и базарной…

Однажды из-за нее во дворе произошла драка. Пашка, не выносивший разборок, увидел из окна эту заваруху, выскочил из дома в одном тапке и коршуном налетел на «бойцов». В мгновение те оказались на асфальте в разных сторонах друг от друга. Сплевывая кровь, с ужасом рассматривали изувеченного богатыря. Толпа затихла, а Пашка, тяжело дыша, неторопливо пошел домой. Проходя мимо Зойки, негромко, но отчетливо произнес: «Шалава». А она стояла и восхищенно смотрела ему в спину.

С этого дня Зойка поутихла: не затевала ни с кем ссор по пустякам, перестала привечать ухажеров, возвращаясь с работы, рассеянно отвечала на приветствия. Через несколько дней весь двор обсуждал новость: Зойка шастает к Квазимоде. Окна Пашкиного дома засияли чистотой и запестрели цветастыми шторами, Зойка стала таскать кастрюльки со стряпней через строй любопытных глаз из своей квартиры в Пашкину. Постепенно она отшила всех алкашей-приятелей.

Когда вечером подсаживалась к нам на лавочку, мы подкалывали ее:

- Зойка, ну как тебе не противно с Квазимодой, он же страшный!

- Ой, дуры вы, дуры. Да я своего Пашку на всех ваших толстопузых пингвинов вместе взятых не променяю. Если бы вы знали, какой он надежный и ласковый! К нему только подход надо найти, – и, улыбаясь, потягивалась, как кошка.

Потихоньку молва их «поженила».

В конце лета кто-то из друзей устроил Павла работать на пляж спасателем. Должность не пыльная, да и заработок постоянный. Как он сам шутил: «Может, работа не очень приятное занятие, но надо ведь утром куда-то идти».

Жизнь шла своим чередом. Летняя жара сменялась осенней прохладой. Вскоре сентябрь уступил очередь октябрю. Пляжный сезон заканчивался.

Когда вечером он не вернулся домой, первой забила тревогу Зойка. Подняла на ноги всех соседей. Мой муж и все, у кого были машины, объездили больницы, морги. Остап Львович подключил знакомых ментов и по своим каналам вышел на водолазов. Участковый обошел бывших дружков-алкашей. Пашку искали всем миром, но так и не нашли. Зойка почернела, осунулась. Ни с кем почти не общалась и днями где-то пропадала.

Через неделю привезли гроб с телом нашего Павла. Он стоял на табуретках посреди двора. Даже не гроб, а цинковый ящик. Выяснилось, что Пашка бросился спасать пьяную девицу, решившую освежиться. Ее вытолкал, а сам не то точку решил поставить на своей жизни, не то судорога скрутила ноги.

Мне на память пришли слова Трофимыча: «Погубит тебя пьянка, погубит». Как в воду посмотрел, старый черт. Погубила пьянка… Только чужая.

Двор постепенно наполнялся людьми. Кто хоть немного знал его, пришел проститься. Стояли абсолютно трезвые бывшие друзья-собутыльники, были какие-то пацанята вместе со своим наставником. В толпе прошел слух, что всю свою пенсию по инвалидности Пашка перечислял на счет детского дома.

Зойка с сухими, лихорадочно блестевшими глазами стояла рядом с гробом и все время поглаживала металлическую крышку. Губами она что-то беззвучно шептала. Не то молилась, не то прощалась. Стоявший с ней рядом Трофимыч, никого не стесняясь, вытирая непрерывно бегущие из глаз слезы, уговаривал ее: «Поплачь, Зоенька, поплачь».

А из проезжающей машины донеслась старая, когда-то модная песня Пугачевой: «Любимчик Пашка, о-о-о! Ну, как дела?».