Виолетта

- Мне осталось жить не больше десяти лет, – сказала она. – Я не хочу умирать.

Сказав самое для нее страшное, она вдруг успокоилась и попыталась шутить.

- Я беспокоюсь о десяти годах, хотя за это время кто знает что может случиться.

Ее глаза внимательно и с надеждой смотрели на меня. Голос был тих, говорила с трудом, искажая некоторые звуки, словно ребенок в логопедической группе, – следствие ее заболевания.

Я знал, что она не права. Ее диагноз оставлял ей максимум пять лет, но даже пять лет – достаточный срок, если о нем не думать: мало ли что может случиться? Достаточный срок, если жизнь оборвется внезапно. Беда в том, что из этих пяти лет полноценной жизни ей от силы оставалось года два. А потом – инвалидность, кровать…

Изящно забросив ногу на ногу, она обнажила красивое колено. Она не следила за моей реакцией и производила впечатление уверенной в себе, не склонной к демонстративности женщины.

- Мне сказали о вашей командировке. Не могли бы вы взять меня с собой? – она цеплялась за любую соломинку, что вполне объяснимо в ее положении. Я ехал в клинику, где мог обеспечить ей максимум внимания и консультацию на высшем уровне. И хотя мне было не с руки в силу обстоятельств брать с собой кого-либо из посторонних, отказать ей я не смог.

Мы ехали уже целый час и говорили ни о чем. Она избегала разговора о предстоящей консультации, и я сочувствовал ей в этом, понимая, что любое решение для нее – самая последняя надежда. Она с удовольствием говорила о своей работе, о командировках и встречах, о знакомствах с большими людьми, но в глазах ее сверкал тревожный блеск, и все бывшие большие люди меркли перед ее действительно большою бедой. Перед самым приездом она призналась, что последнее ухудшение связано с ее беременностью.

- Вам категорически нельзя.

- Знаю. Я уже сделала аборт… Ума нету – зовут Виолеттой, – вдруг громко рассмеялась она.

Консультация закончилась на бравурных нотах и свелась к тому, что для уточнения диагноза не хватает некоторых обследований. А потому ее диагноз пока – всего лишь предположение.

- Вы молоды и красивы. Вам нужно жить. Надеяться и жить! – восклицал профессор и печально качал головой у нее за спиной.

Она с готовностью обманывалась, и ее воодушевление, нездоровая приподнятость приобретали лихорадочный оттенок.

По дороге домой мы остановились в лесу. Несмотря на раннюю в этом году весну, стояла зловещая тишина, без пения птиц и возни насекомых. Под ногами лежали прошлогодние бурые листья. Она изъявила желание разыскать подснежники и посадить их дома у подруги. Изрядно побродив, мы отыскали их с десяток на маленьком просохшем пригорке. Она победно закричала, смеясь и хлопая в ладоши. Ковыряла землю хрупкой палочкой, и, вернувшись от машины с маленьким ведерком, я увидел ее светлое, почти детское лицо, выпачканное грязными пальцами.

Этой ночью у нее была истерика. Я ругал себя за лес, за подснежники, за то, что не смог просчитать ее реакцию. То, что казалось мне возрождением, для нее было последним дыханием жизни.

Утром она пришла ко мне в кабинет, благодарила, злилась на себя, плакала и смеялась. Я заметил, что речь ее стала хуже и руки, которые она часто сжимала, стали еще слабее.

- У меня есть некоторые средства, – сказала она, – я поеду в Москву. Пожелайте мне удачи.

Года через три я случайно увидел ее подругу, ту самую, у которой она посадила цветы. Мы разговорились, я спросил о Виолетте.

- Она очень плоха.

- Может быть, мне навестить ее?

- Не думаю, что это хорошая идея. Виолетта редко кого узнает… А подснежники цветут, – горько добавила она.