Здравствуй, папка!

- Воронцов!.. Петров!.. Ефремов!.. - прокуренным голосом выкрикивал он.

- Я!.. Я!.. Здесь! - летело в ответ разноголосое эхо, и даже трагическое «погиб» не могло сегодня испортить всеобщего приподнятого настроения.

Но вот почтальон вручил последнее письмо и стал собираться в дорогу.

- Ну что, Торопыга, управился? - окликнул почтальона проходивший мимо долговязый и худощавый боец Скворцов, которому посчастливилось сегодня получить весточку из дома.

- Да вот туточки еще одно письмо отыскалось, - озабоченно ответил почтальон. - Но вот беда — оно без адресата.

- Как это? - удивился Скворцов. - А ну дай посмотреть.

- Посмотри-посмотри, - закивал головой почтальон, протягивая ему конверт, - может, это тебе подружка написала, да так спешила, что и про фамилию забыла? Видишь, номер ящика есть, а фамилии получателя и обратного адреса нету.

- Так-так, - принялся рассматривать конверт боец. - Да нет, на мою девушку это не похоже, - покачал он головой. - У моей почерк как у профессорской дочки, а тут гляди, какие буквы корявые. Это, видать, малограмотная писала, скорее всего, из деревни. Может, это Свистунову его деревенская девчонка прислала?

- К бою! - вихрем пронеслось со стороны штаба.

- Ну, давай, браток! - пригибаясь к земле, распрощался почтальон со Скворцовым. - Выручи, друг, про письмо-то не забудь, отдай его Свистунову.

– Не забуду! - крикнул в ответ боец и перебежками бросился догонять свою роту.

В тот день бой длился недолго. Враг лишь примерялся к нашим позициям, пробуя силы. Бомбардировка немецкой артиллерии сменилась короткой схваткой, но, получив достойный отпор, фашисты отступили.

Скворцову и на этот раз улыбнулась судьба, его даже не задело, хотя многих ребят из их роты ранило осколками, а двоих убило. В суматохе боя он совершенно забыл про письмо, но смывая с себя грязь и копоть, вдруг обнаружил его в кармане гимнастерки и сразу же вспомнил про свое обещание почтальону.

Отыскать Свистунова было несложно. Сибиряк Свистунов был в их полку выдающейся личностью. Кто не знал добродушного богатыря? Проходя мимо штаба, Скворцов увидел Свистунова.

- А, Свистун! - окликнул он его. - Постой, дело есть!

Сибиряк, развернув письмо, пробежал глазами первую строку.

- Да не-ет - это не мне, - поднял он голову, ища взглядом Скворцова, но того уже не было.

Свистунов растерянно глядел вокруг, соображая, кому бы отдать письмо.

- А что там? - всполошились солдаты.

- Дай глянуть! - требовал один.

- Письмо от девушки? - спрашивал другой.

- А ну, дай мне! - взял замаранный листок рябой коренастый Кондрат Митрофанович Афанасьев, которому было уже за сорок.

- А ты что, дядя Кондрат, тоже девушками интересуешься? - пошутил кто-то.

- Тебе все девушки мерещатся, - проворчал Афанасьев, разглаживая тетрадный лист.

- Читай, Митрофаныч, читай! - требовали бойцы.

Кондрат деловито откашлялся и начал:

«Здравствуй, папка!

Пишет тебе твой сын Колька.

Вот уже полгода, как нету от тебя никаких вестей. Мамка сказала, что ты пропал без вести, а бабы на улице говорят, что, если пропал, это значит, погиб, но я им не верю, я знаю, что ты живой, ведь я кажный день с тобою во сне разговариваю. Бабы кличут меня сиротинушкой, а вчерась рыжий Толька сказал, что ты, верно, дезертир, потому и не хочешь нам писать. Так я ему за эти слова нос расквасил, правда, мне потом от мамки попало, но я все равно бился и буду биться за тебя.

Ты не смотри, что листок этот такой грязный - это я у бабки Степаниды его на шесть картофелин выменял. - Мамка на обед картошку сварит, а я свою в карман спрячу и Степаниде отнесу. Так целую неделю и носил. Ей-то теперь бумага ни к чему - на ейного Кольку еще месяц назад похоронку прислали. Только ты маме об этом не говори, не то она ругаться будет.

Папка, напиши мне хотя бы два слова, мол, живой я и бью фашистов, как полагается, а я твое письмо всей деревне покажу, чтоб неповадно было напраслину на тебя наговаривать.

А теперь я тебе приветы от нашенских передавать буду. Низкий поклон тебе от мамки, от Катюшки, от бабки Степаниды и от всех деревенских.

И еще вот что хочу у тебя попросить: папка, воюй шибче, не то нам тут худо без тебя.

Твой сын Колька».

А дальше шел адрес: Кировская область, деревня Быстрянка.

Прочтя письмо, Афанасьев тепло ухмыльнулся:

- Ишь ты, пострел! Правильно, парень, за отца горой стоять нужно! Но что же с письмом твоим делать? Где отца твоего искать?

- А что, Митрофаныч, - встрепенулся один из бойцов, - напиши мальчонке.

- А почему я? - возразил тот. - Вот ты возьми и напиши! - К чему мальца обнадеживать, коли отец его погиб? А ежели он и правда живой, так он приедет и скажет: «Никаких, мол, писем не писал!» - тоже неразбериха будет.

- Ну, как приедет, то разберутся, а коли нет? Это что же получается: - парня будут всю его сознательную детскую жизнь на улице обижать? Непорядок!

- Слушай, Воробьев! - сказал Кондрат. - Напиши-ка ты ему сам - ты у нас грамотный, у тебя шесть классов образования, а у меня всего четыре, ошибок понаделаю - совестно будет.

- Да разве дело в образовании? - возразил Воробьев. - Да я этому мальцу в отцы по возрасту не гожусь!

- Напиши, Митрофаныч, с тебя не убудет, - наперебой стали просить Кондрата бойцы, - напиши...

- Ну, ладно, - согласился тот. - Пусть будет по-вашему. Так уж и быть, пару строк на досуге черкану.

С тех самых пор Кондрат Митрофанович Афанасьев носил Колькино письмо в нагрудном кармане гимнастерки. Отдыхал ли он после боя, шел ли в атаку, а мысль о нем все не давала ему покоя. Написать мальчонке он так и не решился, но, кого бы ни встретил, непременно расспрашивал, не знает ли он про деревню Быстрянка да про паренька по имени Колька, у которого есть сестра Катюшка и бабка Степанида. Только поиски были напрасны.

«Да что же я с этим письмом как дурень со ступой ношусь?! - вконец отчаявшись найти адресата, думал он. - Выбросить его нужно, да и все дела!».

Но все же выбросить никак не поднималась рука.

И вот командование решило поменять дислокацию войск. На рассвете солдатская колонна двинулась к станции Смородино, что в двенадцати километрах юго-западнее Ахтырки. После двухчасового марша остановились на короткий привал.

- Эй, братцы, у кого закурить есть?! - выспрашивал у бойцов пронырливый Федька Золотухин. - Игнатьев, не жмотничай! - подскочил он к рыжеволосому солдату, прятавшему в карман кисет.

- Да мне что, жалко? - пожал плечами веснушчатый Игнатьев. - Вот! Бери табак, а бумаги, извиняйте, у самих нету.

- И что ты делать будешь?! - воскликнул подсевший к Афанасьеву Федька. - А ведь так закурить хотелось! У тебя, дядя, случайно бумаги не найдется? Ты мне — бумагу, а я с тобой табачком поделюсь. Вот и славно будет!

- Извиняй, браток, чего нет, того нет, - похлопал по карманам Кондрат и тут вспомнил о Колькином письме.

- Погоди, Золотухин, - сказал он, доставая из нагрудного кармана почерневшее помятое письмо, - Может, такая бумага тебе сгодится?

- Конечно, сгодится! - обрадовался Федька. - А что это?

Золотухин развернул тетрадный лист и, с трудом различая буквы, прочел:

- Здравствуй, папка!.. - Федька вопросительно глянул на Кондрата, и тот вдруг смутился, словно его уличили в чем-то нехорошем.

- Знаешь, Федор, - запинаясь, промолвил Афанасьев, - это не та бумага, что я тебе собирался дать. Ту я потерял.

- Э-х ты, растяпа! - покачал головой Федька. - Как же ты мог ее потерять? - Не заметил, что ли? Гляди, еще это потеряешь! От сына, небось?

Не желая тратить силы на разъяснения, Кондрат молча кивнул.

- Я знаю, что надо сделать, - сказал Федька. - Нужно в него что-нибудь тяжелое завернуть: камень или гильзу.

Федор принялся искать под ногами подходящий камень.

- А это пойдет? - спросил, вытаскивая из кармана массивный серебряный крестик. - От деда в наследство достался, - смутился он под Федькиным взглядом.

Он завернул крестик в письмо, после чего сунул его в нагрудный карман и застегнул на пуговицу. Вскоре Кондрат задремал под побасенки неугомонного Золотухина.

…Очнулся Кондрат на больничной койке в медсанбате, перемотанный бинтами. И когда, приходя в себя, он сделал глубокий вдох, то почувствовал резкую боль в груди, отчего надолго закашлялся.

- А, очнулся, герой? - услыхал он над собой шутливый голос врача.

В ответ Кондрат лишь слабо улыбнулся и сделал попытку подняться.

- Лежи-лежи! - остановил его врач. - Ты свое пока отвоевал. А за спасение скажи спасибо вот этой вещице, - он вложил в руку Кондрата покореженный крестик. - Это он тебя спас. Пробив крест насквозь, в него впился осколок авиабомбы.

Ошеломленный известием Кондрат вдруг отчетливо вспомнил все произошедшее с ним накануне.

- Доктор, а письмо сохранилось? - спросил он.

- От него мало что осталось, - ответил врач, протирая свои очки, - но я приказал сестричке, чтоб пока не выбрасывала. Сейчас принесет.

Через пару минут пришла кареглазая румяная сестричка, назвавшаяся Валюшей, и принесла побуревшие от крови клочки Колькиного письма.

- Там ничего не разобрать, - сказала сестричка. - Один лишь обрывок хорошо сохранился. - И она протянула Кондрату клочок бумаги, на котором оказался Колькин адрес.

- Сестричка, - вытирая рукой слезы, попросил он, - нет ли у вас бумаги и карандаша? Я тут письмо написать хочу.

- Да зачем вы торопитесь, Афанасьев? - удивилась она. - Через пару деньков и написали бы — вам пока шевелиться рановато.

- Да нет, ничего, дочка! Мне уже и так хорошо. А написать нужно срочно.

Получив бумагу и карандаш, Кондрат подложил под листок книгу и после секундного замешательства крупными буквами аккуратно вывел:

«Здравствуй, сынок!...»