Бездомный Мишка не верит в чудеса

Дело было после обеда. Пока сын спал, я возилась на кухне: традиционный вид женского отдыха в выходные. На ленивое тявканье собаки отреагировала мгновенно – ребенка разбудит. Прикрикнула на пса, но он снова подал голос, дескать, не просто так лаю, нос–то на улицу высунь. Я выглянула за забор и тут же встретилась взглядом с огромными карими глазами, обрамленными длинными ресницами. На меня смотрела симпатичная круглая мордашка – немного испытывающе, но без страха.

– Привет! Ты кто?

– Мишка! Потерялся вот. Как до больницы дойти, объяснишь?

– Ага, – киваю головой, внимательно присматриваясь к собеседнику: крепенький, лет шести, одет плохонько, сбитые туфельки и для его ножек великоваты.

– Живешь где? – задаю очередной вопрос.

– А нигде, бомж я, – спокойно говорит пацан, словно просто называет свое имя. – Так как до больницы дойти, а то скоро обед, потом завечереет – не ночью же мне плутать?!

– Подожди, – никак не оправлюсь я от потрясения, – может, ты есть хочешь?

– Хочу, – честно отвечает Мишка.

– Заходи, – приглашаю гостя, но он замедлил шаг, уставился на моего мужа, который вышел на разговор.

– Заходи, – подтверждает мое приглашение супруг, и только после этого Мишка шмыгает в калитку.

На пороге деловито разувается, обнажив дырявые носки в яркую полосочку и голые, давно не мытые пяточки. Шлепает по ковру прямиком к столу.

– Руки мыть у тебя надо?

– Ага.

– Где кран?

Он с удовольствием полощет ладошки в теплой воде, мылит мылом и смеется, когда оно выскальзывает из рук.

– Суп гороховый будешь?

– Не, терпеть не могу, – не стесняется отказаться Мишка.

– А картошку с мясом?

– Это давай! Только конфет шоколадных не предлагай – у меня на них аллергия.

Есть ему явно хочется, но ест он спокойно, стараясь не торопиться. Потом я поняла, почему – он не хотел, чтобы его жалели.

– А мама у тебя есть? – не могу сдержаться и лезу с вопросами, пока гость орудует ложкой.

– А как же! – вскидывает на меня глаза Мишка. – Есть. Только пьет сильно. Пьяная из дома меня выгоняет, вот и живу: то в песочнице, то на теплотрассе.

– А папка не заступается?

– Нет его у меня. Брат иногда. Он недавно из тюрьмы пришел. Знаешь, какой он сильный? Мамкиным хахалям только так мордень бьет. А татуировки у него во какие классные! – Мишка сжимает кулачок и поднимает большой палец вверх, потом бросает вилку, вскакивает и объявляет: У меня тоже есть, давай покажу!

Он мигом снимает старенькую рубашонку и демонстрирует плечико.

– Настоящая? – изумляюсь, прикидываясь, что не узнаю переводнушку с человеком–пауком.

– А ты думала! У нас дома специальный аппарат есть. Братан любую сделать может, – и пацан начинает тянуть из моих рук свою рубаху.

– Миш, я тебе другую, чистую дам!

Веду его в детскую, и тут с Михаилом происходит метаморфоза: только что хвастающийся наколкой гаврош становится другим: глаза округляются и наполняются восторгом. Он увидел игрушки!

– Что это? – спрашивает он, словно видит в первый раз.

– Машины, пистолеты, солдатики. Ты разве не знаешь?

– Знаю. Можно поиграть?

Я киваю.

Мишка берет осторожно одну за другой, гладит, перекладывает из руки в руку.

– Чьи? – спрашивает, надеясь услышать, что ничьи.

– Сына, – честно признаюсь я.

– У тебя есть сын?

– Есть, – киваю.

– Ты его из дома не выгоняешь?

– Нет.

– И когда пьяная?

Я опять отрицательно качаю головой. Даже забываю объяснить, что алкоголь терпеть не могу.

– Не врешь? Смотри… Детям бомжевать трудно.

– А ты как?

– Привык…

Мишка снова увлекся игрушками: таскает по полу КамАЗ, деловито надувая губы, изображает гудение мотора: «Д–р–р–р». Сейчас он самый обычный ребенок.

– Миша, а ты сказки любишь?

– Чё? – мальчишка поднимает на меня глаза, и в них снова появляется что–то недетское и печальное. – Я, что, маленький?! Сказки – глупости.

– Ну а Дед Мороз, он ведь подарки приносит…

Уже через мгновение я понимаю, что ляпнула про подарки зря.

– Не знаю, мне он ничего не приносил, а я хотел машину. Большую. В ней жить можно.

– А в приюте или детском доме ты никогда не был? – осторожно спрашиваю у Мишки.

– Не–е, – отвечает он, но прячет глаза.

Я подозреваю Мишку в неискренности и, пока он играет, тихонько звоню в милицию. Оказалось, парня, и вправду, ищут. За беглецом обещают прислать машину, а пока мне предстоит его караулить. Нервничаю: а вдруг пацан захочет уйти, как его удержать?

– А я песню про тебя знаю, спеть? – решаюсь заинтересовать ребенка.

Он вскидывает на меня полные интереса глаза.

– Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня? Самая нелепая ошибка, Мишка, то, что ты уходишь от меня.

Это единственное, что помню из знаменитой песни.

Мишке нравится.

– Я не ухожу, не переживай, – улыбается он.

– Тогда айда пить чай!

Я беру мальчишку на руки и несу на кухню. Совсем не тяжелый, он с удовольствием сидит на руках. Когда пьет чай с печеньем, мы расспрашиваем его, где же живет Мишкина мама. Он отвечает, что в Шведино, потом вдруг вспоминал про Александровский район.

– Как же ты оттуда добрался? – пытаюсь выяснить.

– По мамкиным следам, – видно было, что Михаил юлит, потом вообще отрезает, – да отстаньте, и так голова болит!

Постоять за себя наш гость умеет. Но как только речь зашла о том, чтобы поиграть в футбол, он тут же выздоровел. С радостью гонял мяч с моими мужиками – сыном, мужем и нашим соседом Романом.

Когда за Мишкой подъехал сотрудник милиции, он, по–моему, и не удивился: посмотрел грустно и уселся на сиденье. Правда, глянул не на меня, а на мячик, сиротливо оставшийся лежать во дворе.

Петровский район.