Я Вас любил

Я никогда не лгу

Фантазирую — да. Например, что я некий чеховский герой или герой Достоевского. Вот до Толстого, Льва Николаевича, никак недотягиваю. В этом я себе отчет отдаю.

По Чехову проще: весьма чистая и нравственно-консервативная натура; и от Бога не отказался, и земное понимаю.

Но иногда могу и по Федору Михайловичу: то ли бес во мне, то ли проповедник.

Это, конечно же, фантазии…

Вот, например, такая. Представьте: я с собачкой, одинок при семье и встречаю даму. Правда, без собачки. И знакомимся мы иначе. Зашел пивка выпить, а тут она, сигареты покупает.

У нее тоже семья, и она тоже одинока. И так как ни ко мне, ни к ней мы не могли пойти, забрели в парк. Собачка начала бегать, жить своей собачьей жизнью, а мы присели на скамейку и стали знакомиться ближе, насколько это возможно было в окружении прохожих, пусть и редких. В процессе знакомства мы начинали понимать, насколько безвкусна наша нынешняя жизнь и насколько волнительно тепло друг друга в приоткрываемых оконцах одежды.

Прошло несколько дней, а может быть недель, началась весна, и как-то, гуляя в парке с собачкой, я опять столкнулся с моей дамой. Опять мы курим на скамеечке, рассуждаем о несвободе и о рутине ушедших и грядущих лет, собачка уходит куда-то с другой собачкой и очень долго отсутствует…

И опять пролетает время, становится уже совсем тепло, когда происходит наша третья встреча, все в том же парке, среди множества праздных людей, нам приходится выискивать незанятую скамейку и в связи с этим долго и приятно молчать, идя рядом. Наконец скамейку находим и присаживаемся с удовольствием, потому что и у нее, и у меня гудят ноги, и мы понимаем, что жить дальше так нельзя, потому что в том ее мире, который не знаю я, и в моем, который не знает она, все слишком устроено и отлажено и приложить чувства уже не к чему, ибо вещь доведена до совершенства, и не зря многие великие разбивали созданные ими скульптуры, резали холсты или жгли рукописи, и нам тоже бы надо поступить так же, иначе рутина пережует нас и превратит в ничто.

И мы решаем разрушить собственные творения и стать соавторами нового. На этом расстаемся, хотя очень не хочется, и долго смотрим друг другу вслед.

Прошло время.

Я так же выгуливаю собачку.

Вот уже минул год, но так никто и не остановился прикурить у меня.

Вполне возможно, что она все-таки уехала…

Что же касается Достоевского, то мне кажется, здесь все на уровне подсознания. И у меня есть что рассказать. Очень жутко-обыденная история.

Прежде я познакомился с ней. Довольно банально, в ресторане. И без всяких обязательств мы стали встречаться, и надо сказать, встречи были прекрасные, я ночами мог рассказывать ей все, что знал, думал и фантазировал, а она ночами же могла слушать. Слушать, восторгаться и соглашаться. Но вот в одну из ночей она вдруг впервые мне возразила. И я тогда не придал этому значения. Но потом это повторилось. И наконец выплеснулось раннеутренней ссорой. В тот день мы расстались без совместного завтрака и отстраненно-вежливо.

Я выдержал паузу, и она сама пришла, извинилась, и опять было несколько прекрасных ночей, но вновь настал момент, когда ее понесло, и тут я услышал о своем чванстве, давлении на нее, жестокости…

Потом опять было «прости», но я не стал торопиться восстанавливать наши отношения и попросил познакомить с Ним, ибо уже не сомневался в его присутствии.

Он оказался начитанным и говорливым студентом. Внешне он ей в подметки не годился, но искусством воздействия на женские ушные раковины владел в совершенстве. Он великолепно ее «грузил», по-паучьи оплетая сетью, закрывающей ее от мира и мир от нее. Он внушал ей, что прекраснее всего свободные отношения без будущего, и такие отношения могут быть у нее только с ним.

Признаюсь, я надеялся, что она скоро раскусит его и вернется, и в этом был не прав. Мы перестали встречаться ночами, а мимолетные дневные встречи все отдаляли нас. Я отмечал, как менялось ее лицо: уходили радость и свет, приходила ущербность запрятанной агрессии: выражение его лица.

Потом она вышла за него замуж, а следом — развелась. И только тогда пришла ко мне. И только тогда призналась, что все эти месяцы была как опоена и лишь потом, когда стали жить вместе, увидела, что это за человек, и поняла, что он не любит ее, что она просто вещь для дома, его вещь…

Вот поэтому я не люблю рыжих…

Что же касается Льва Николаевича, то для него у меня пока сюжета нет. Хотя…

У меня была первая любовь. Неразделенная. Давным-давно. И звали ее — Катя. Катюша. Катерина. У нее была русая толстая коса и очень строгий папа, который в сумерках обязательно уводил ее домой. Сначала папа уводил ее от меня, потом — Костя, мой одноклассник, потом курсант Гриша — он увел надолго, почти на четверть века. Потом я пришел, судьбе было угодно встретиться так что никто ее уже не мог увести: папа покоился с миром, Костя лечился от алкоголизма, отставной майор Гриша остался в другом городе, и нашему вечеру разглядывания старых фотографий никто не мешал. У Кати уже не было косы, она стала шире, лицо — с морщинками и усталый взгляд.

«Ты помнишь Володю Домодыко?»

Да, я помнил. Он был очень спокойным, незаметным моим одноклассником, до седьмого класса, до моего отъезда.

«Я видела его, полковник, красивый мужчина, а он меня не узнал… В десятом, ты уже не учился с нами, он стоял у моих ног на коленях, да-да, буквально. Он умолял меня выйти за него замуж… Я была дура… А сейчас он меня не узнал…»

«Найди, – сказал я. – Найди и встань на колени сама».

«Нет, жизнь уже прошла… Нет, нет… Поздно…»

«Почему поздно? Какие наши годы…»

Действительно, какие наши годы, если ее сын только поступил в военное училище, а муж только ушел в отставку и еще в силах уходить в многодневные запои, а она… да, пополнела, на лице — морщины, но еще вполне крепкая, вполне кому-то нравится, но не мне, это уже понятно, потому так легко я и даю совет относительно Володи Домодыко, которого совсем не помню, и потому мне не больно выслушивать ее признания о любви к другому…

Мы едем вместе короткий отрезок моего пути и весь — ее, до города, где живет она, ее муж-майор, с которым она не живет, и полковник Домодыко. И прощаемся, признательно и облегченно; увы, время необратимо… Двадцать лет я ждал, стремился, грезил нашей встречей, по-юношески дрожа, шел на нее, и вот теперь бегу обратно, сожалея о том, что она состоялась…

Но, может, лучше рассказать собственный сюжет… Без фантазий.

Тогда как быть с названием? Мне придется его менять, а оно мне нравится. Как щемящее Александра Сергеевича: «Я вас люблю, чего же боле…»

Нет, ради названия оставлю все как есть. А свой сюжет расскажу позже.