«Горе от ума» на сцене ставропольского краевого театра драмы

И все­таки имя Грибоедова вообще стоит наособицу даже в ряду равноценно славных авторских имен. Потому что ни одно другое произведение не сравнится с комедией «Горе от ума» по частоте цитирования и живучести в массах множества ярких грибоедовских фраз. Ну кто из нас не затвердил на всю жизнь десятки этих кратких, острых, метких выражений и характеристик, сохраняющих и ныне неслыханную силу и правду Слова? (Об особой силе его эстетики разговор отдельный.) Начиная с самого­самого ­ «Дым Отечества нам сладок и...» и до сакраментального «А судьи кто?»! Не говоря уже про то, что ­ помните? ­ «Молчалины блаженствуют на свете», «Шумим, братец, шумим!» и «В воздух чепчики бросали»... Фразы, пережившие не только своего создателя, но и шагнувшие уже в космос!

Но это ­ фразы. А вот вся пьеса в стихах ­ на современной сцене? Смело? Рискованно? И нужно ли кому? Удивление и настороженность, думаю, испытала не я одна. Немало ставропольских зрителей еще помнят схожие и, увы, в чем­то оправдавшиеся чувства по поводу постановок «Онегина», отчасти «Анны Карениной». Классика, при всей своей школярской «разжеванности» по обязательной учебной программе, поистине опасна для режиссуры. Особенно, повторю, если речь идет о стихотворном тексте. Недаром сидевший неподалеку на спектакле молодой человек очень приличной наружности, внимательно следивший за происходящим, в антракте восторженно делился со своей подругой (стилистика «оригинала»): «Я с актеров балдею, столько текста выучить!..». Понять его можно, поэзия сегодня на таких задворках, что уже филологи бьют тревогу, один прямо так и выразился: слово, дескать, перестало быть центром мироздания. Ну это он явно погорячился, просто со Словом нынче обращаются с душераздирающей бесцеремонностью, и как сработает сия мина замедленного действия ­ еще увидим.

Итак, Грибоедова вроде бы возвращают, точнее, обращают его к новому поколению. В высшей степени похвальная задумка. А вот воплощение ее, мягко говоря, оставляет желать. По целому ряду причин, о которых и хочется сказать. Приглашенный из столицы молодой режиссер Сергей Дмитриев в стремлении донести классику до юношества решил сделать комедию в буквальном, то бишь современном смысле этого слова. Это угадывается даже в коротеньком анонсе на спектакль, где пьеса Грибоедова вообще представлена как «искрометная комедия». Подумалось: рекламный прием, завлекают молодежь в театр. Оказалось, не только. Нас действительно попытались насмешить. И ничего плохого бы тут не было, выдержи спектакль заданный ритм и смысл. Только к финалу от «искрометности» и намека не осталось. Да и в чем же, собственно, она выразилась? В «дискотечной» цветомузыке и ставших уже штампом маскарадных танцах начальных сцен? В кошмарных валенках Чацкого ­ из Европы­таки прибывшего?! В цирковом кульбите Скалозуба, которому полковничьи эполеты («и золотой мешок, и метит в генералы»!) не помешали дефилировать с игривой косичкой на голове (Sic!). А может, в виртуозной, но, однако же, оскорбительной скороговорке, коей предстает грибоедовский стих? И все это призвано приблизить классика к современности...

Скороговорка требует, конечно, особого мастерства и тренированного речевого аппарата. И нередко успешно используется в юмористических, так сказать, целях («Трындычиха в сердцах бог знает что может натворить...»). Но если она продолжается более двух часов, жалко становится и актеров, и нас, сидящих в зале и нервно пытающихся разобрать слова. Впрочем, справедливости ради: порой даже удается различить нечто знакомое, вроде «где, укажите нам, Отечества отцы?». Почти чрезвычайная для театра скорость произношения текста, видимо, также должна максимально соответствовать «духу времени»: вспомним, как ежедневно у нас над ухом тараторят дикторы радио­ и телеканалов, спеша высвободить драгоценный эфир для рекламы. Вот рекламе в эфире вольготно! Если бы так же вольготно было хорошему русскому языку... Нет, я понимаю, что режиссеру нужно было по возможности облегчить восприятие рифмованной драматургии, не дать заскучать зрителю при длинных монологах того же Чацкого. Кстати, именно его монологи были и внятны, и живо отыграны во многих мизансценах, взять хотя бы момент, когда Чацкий (арт. Игорь Барташ), говоря о тех самых отцах Отечества, эффектно указует на развешанные портреты фамусовской высокой родни. Однако чаще смысл грибоедовского стиха бесследно тонул в сплошном словесном потоке, и тогда естествен вопрос: а зачем было затевать «возвращение Грибоедова», если главное оказалось размыто?

Противоречивые чувства вызвала и актерская игра. При том что все занятые в спектакле исполнители стараются, впечатление очень неровное. Трудно согласиться, например, с подбором исполнителей отчасти потому, что далеко не все, на мой взгляд, амплуа актеров совпали с отведенными им характерами персонажей. Не стану называть фамилий артистов, ибо они тут совершенно не виноваты. Наоборот, большинство из них в силу профессиональной дисциплины добросовестно пытались преодолевать сильнейший психологический барьер, поскольку в глубине души, очевидно, не могли не сознавать невысокое качество постановки. Которое получилось таковым еще и потому, что некоторые роли поручены вчерашним выпускникам актерского отделения, а им явно недостает пока сценического опыта и мастерства. И здесь режиссер сделал ставку на то, что молодой актер будет более понятен молодому зрителю? Но результат вышел не самый удачный. Скажу честно: отдельные сцены спектакля я бы назвала эдакими литературно­музыкальными композициями уровня хорошо отрепетированной художественной самодеятельности, но никак не уровня академического театра. Уж простите, если кого обидела. Но ведь и Грибоедова хочется защитить. И зрителя, имеющего право на качественную встречу с классикой.

К вышесказанному считаю необходимым добавить, что часть молодого актерского состава спектакля сработала на задумку режиссера вполне успешно: имею в виду ребят, представлявших слуг Фамусова. Расторопные и озорные, они не просто в нужные моменты бойко передвигали декорации, но и действительно в какой­то мере представили колорит богатого московского дома начала девятнадцатого века с присущими ему отношениями барина и «дворни», разбалованной столичным житьем, нагловатой, хитрой и по­своему обаятельной. Очень симпатична (представьте себе!) сцена порки Фамусовым рассердивших его слуг, когда один из них невозмутимо грызет яблоко, пока барин «развлекается» с плеткой. Вот вам редкий по­настоящему комичный кусочек...

Из актерских работ следует назвать также несколько удачных, их немного. Точно и выразительно изображает «главную девушку» дома ­ служанку Лизаньку Светлана Степаненко. Мягкими, спокойными красками, неброско, и вместе ­ очень достоверно. Когда она, в простеньком платьице, словно порхает над сценой, успевая услужить свое­нравной барышне, при этом наделяя нас весьма разумными, меткими оценками окружающих лиц и ситуаций, становится ясно, отчего даже трусливый карьерист Молчалин готов предпочесть Лизу напомаженной ее хозяйке... Невелика роль Репетилова, а вышла профессиональная удача для актера Юрия Иванкина. Хрестоматийный враль и пустышка, его герой получился чрезвычайно реальным, а еще важнее ­ истинно грибоедовским. И эпизоды с его присутствием, кстати, вполне комедийны без натуги, коей страдают прочие попытки постановщика. Вот случай, когда актеру удается приподняться над общим средним уровнем, найти и подарить зрителю живого человека. Гораздо сложнее пришлось в спектакле нашим мэтрам ­ актрисе Людмиле Ковалец, заслуженным артистам России Владимиру Аллахвердову и Александру Ростову, у них роли совсем небольшие, и вышло: как ни старайся профессионал, невольно оказываешься ниже своего творческого уровня, потому что окружение тянет вниз. Куда больше возможностей открыл заслуженному артисту России Михаилу Новакову вверенный ему Фамусов, однако показавшийся мне однообразно­декларативным, как бы «засушенным». Недостает ему тех неуловимо сочных, эмоциональных красок, коими можно было бы рисовать этого, извините, типичного представителя своего сословия. Бледноват и Молчалин, которого играет Денис Орлов: а ведь грибоедовский­то юный ханжа и двурушник куда как колоритен, и для артиста сыграть мерзавца, говорят, профессионально всегда интереснее, чем положительного героя.

Несомненно, много сил и труда вложил в своего Чацкого Игорь Барташ. Чувствуется, что его по­настоящему увлекла роль, да ведь и роль­то какая ­ одна из тех в театре вообще, когда актеры принимают ее как подарок судьбы, как важную для себя веху! Но волею опять­таки режиссера он вынужден разрываться между задачей «рассмешить»во что бы то ни стало и фактической сутью своего персонажа как страдающей личности, не понятой «обществом». Раздвоение же, как правило, чревато. Да, в течение двух с лишком часов у актера было немало весьма добротных эпизодов, а вот цельный образ не «склеивался», в чем хочется ему искренне посочувствовать.

Как и его основной партнерше по спектаклю ­ исполнительнице роли Софьи юной Оксане Винниковой. Но по иным соображениям. Уж слишком буквально, видимо, восприняла она задачу показать жеманную московскую барышню: из тех, что «умеют же себя принарядить тафтицей, бархатцем и дымкой, словечка в простоте не скажут, все с ужимкой!». Старательно беспрерывное заламывание рук и закатывание глаз, ей­богу, утомляет. Просто гламур какой­то получился! Он и на экране­то всем надоел, а тут живая, симпатичная девушка вместо героини демонстрирует эдакую почти голливудскую куколку. Да в ней умница Чацкий с порога бы разобрался, что не стоит тут душу рвать...

В общем, не думаю, что постановку можно связывать со словами «возвращение Грибоедова». Это, господа, лишь эскиз, намек на великую пьесу. Как подчеркнуто эскизный задник декораций, где облик старой Москвы призваны передать черные (?) силуэты церковных маковок... Зато на первом плане огроменные, но совершенно невразумительные сооружения, которые я про себя окрестила как «падающие колонны»... Зачем? О чем? До Грибоедова ­ дистанция огромного размера...