Свои и чужие

Последний рассказ Василия Шукшина называется «Чужие». Это и не рассказ даже, а размышление. Или завещание?

Текст состоит из трех частей. В первой описывается жизнь и деятельность великого князя Алексея, брата царя Александра III, и, следовательно, дяди последнего нашего самодержца Николая II. Кое-как окончив морское училище, Алексей двадцать лет был генерал-адмиралом российского флота. В морском деле князь смыслил мало, зато знал толк в прелестях французских актрис. На них он и тратил практически все, что отпускала казна на развитие военно-морских сил. Взятки и поборы в его ведомстве достигали масштабов, сравнимых разве что с воровскими шедеврами ельцинских времен. Знала об этом вся Россия, в том числе и царь Николай. Собственно, русский флот перестал существовать задолго до того, как ему пришлось столкнуться с японцами: броненосцы делали из дерева, лишь сверху кое-как прикрывая железом.

Плакать хочется, когда читаешь все это: «Офицеры не умели командовать. Суда не имели морских карт. Пушки не стреляли. То и дело топили своих либо нарывались на собственные мины. Нескольких часов японской пальбы достаточно было, чтобы от двадцатишестилетней воровской работы Алексея с компанией остались только щепки на волнах. Накормил царев дядя рыб Желтого моря русскими мужицкими телами в матросских рубахах и солдатских шинелях!».

Финал жизни этого деятеля таков: после Цусимы уехал вместе со своей французской любовницей в Париж, увез туда наворованное у русского народа золото, накупил вилл и дворцов, пил, кутил, гулял, веселился, покуда не помер от «случайной простуды».

Во второй части рассказа Шукшин описывает своего земляка дядю Емельяна. И был бы он просто привычным нашему сознанию очередным шукшинским «чудаком», если б не одно обстоятельство: в молодости дядя Емельян служил моряком, дрался с японцами под Цусимой и даже побывал у них в плену. Но рассказывать об этом почему-то не любил.

И, наконец, третья часть. Она совсем небольшая, но самая важная, по-шукшински пронзительная, и потому я не осмелюсь пересказать ее своими словами. Послушаем лучше самого Василия Макаровича: «Хочу растопырить разум, как руки, - обнять две эти фигуры, сблизить их, что ли, чтобы поразмыслить – а не могу. Один упрямо торчит где-то в Париже, другой – на Катуни, с удочкой. Твержу себе, что ведь – дети одного народа, может, хоть злость возьмет, но и злость не берет. Оба они давно в земле – и бездарный генерал-адмирал, и дядя Емельян, бывший матрос… А что, если бы они где-нибудь Там – встретились? Ведь Там, небось, ни эполетов, ни драгоценностей нету. И дворцов тоже, и любовниц, ничего: встретились две русские души. Ведь и Там им не о чем было бы поговорить, вот штука-то. Вот уж чужие, так чужие – на веки вечные».

Так совпало, что Шукшина я перечитывала в дни, когда по телеканалам и газетным страницам катилось явно пропагандистское монархическое «цунами», вызванное 90-й годовщиной гибели Николая Романова и его близких.

Событие, безусловно, скорбное и как раз поэтому совершенно не совместимое с публицистической и квазирелигиозной истерией, которую нам день за днем приходилось видеть и слышать. Договаривались порой до вещей совершенно абсурдных. Так, один церковный деятель употребил по отношению к Николаю Романову труднопостигаемый термин – «подвиг самоотречения». То есть что же получается – если отрекся от своего народа, ты – герой, а если не отрекся? Все святые великомученики становились таковыми как раз потому, что не отреклись. Теперь что – будет наоборот?

А вот еще суперрусский и суперправославный Никита Михалков: грозит пальчиком с экрана и говорит, что если мы не полюбим Романовых и не покаемся перед ними, то мы – ноль, ничто. Так и сказал: «Ноль, ничто». Ох, как горазды их благородия чуть что поносить свой народ – ноль, ничто, смерды, чернь, быдло, дети Шарикова, совки! Одним словом, все то же вековое, барское – «выпороть мер-р-рзавца!»

И ведь все впустую. Не полюбят, видится мне, у нас Николая Романова. Тех, кто его когда-то действительно любил, он же сам и расстрелял 9 января 1905 года на подступах к Зимнему. Единственная успешная военная операция венценосца. Все остальные сражения он проиграл: равнодушно и как бы в полусне. Русские таких царей не любят. И каяться перед ними не будут. Есть у нашего народа одна особенность, которая иногда удручает или даже раздражает, но устранить которую, похоже, просто невозможно. Это какая-то прямо мистико-биологическая зависимость от наличия или отсутствия в стране сильной централизованной власти. Держава для русских – не «ценность» наподобие прав человека или свободы слова. Держава – это жизненная необходимость, среда обитания, одно из главных условий существования. Как воздух, лес, река, хлебное поле. При всяком ослаблении своего государства русские начинают исчезать, они просто перестают рождаться. И наоборот – на укрепление державы народ откликается всплеском рождаемости. При том что жить в сильном централизованном государстве чаще всего нелегко. Но без него для русских прекращается всякая жизнь вообще – и плохая, и хорошая.

Поэтому, видимо, русские помнят и чтят тех государственных деятелей, которые исполнили свой долг защиты державы, во-первых, от «супостата» (враг внешний), а во-вторых, от «бояр» (враг внутренний, сановно-воровской). И пролитая при этом кровь не то чтобы прощается (никто не простил бесчисленных казней ни Грозному, ни Петру, ни Сталину), а как бы «забывается». И вот, скажем, царь Петр, рубивший головы стрельцам, пытавший на дыбе тогдашних «диссидентов», обезглавивший русскую церковь, выстроивший свою столицу на костях тысяч и тысяч крестьян, он кто – палач, диктатор, пучеглазый антихрист? Нет, он – Петр Великий, его именем мы до сих пор называем ракетоносцы. А почему? А потому, что шведов побил, флот построил и бояр в узде держал. И от всех его «кровавых злодеяний» осталась в народной памяти лишь изящная пушкинская строка: «Начало славных дел Петра мрачили мятежи и казни».

Александр Невский. Жег вместе с татарами русские города. Каратель? Нет, святой благоверный князь: псов-рыцарей прогнал, державу укрепил.

Царь Иоанн Грозный. Первый и самый оболганный наш царь. Может быть, даже самый жестокий. Он же самый «правильный»: сломал хребет боярству, прижал удельных князьков, население при нем увеличилось вдвое, территория России – в пять раз. Не было бы Грозного царя, чья бы сейчас была Сибирь? Большой вопрос. А не было бы у нас Сибири, что бы мы сейчас кушали? Чем обеспечивали бы «энергобезопасность Европы»? Так что не зря в народе говорили: «Грозный царь – всем царям царь». И в Грановитой палате Кремля на древней фреске над головой Иоанна Васильевича – венец святого.

Наконец, Иосиф Сталин… И здесь парадигма отношений «царь – народ – государство – бояре-супостаты» не только сохраняется, но и получает свое классическое воплощение. Не зря в последнее время Сталина все чаще называют «красным монархом». Что ж, титул вполне заслуженный: искусству воссоздавать державу и управлять ею он учился не у Маркса, а у вышеназванных русских царей.

Есть еще одно существенное обстоятельство: никто из этих людей не воровал. Шапка Мономаха, скипетры, алмазы-бриллианты, кремлевские палаты – все это было не личное, а государственное. Личного было ничтожно мало, иногда – практически ничего. От Петра Великого остался заношенный сюртук, стоптанные башмаки и заляпанные ромом штаны. Опись личной собственности Иосифа Сталина, составленная сразу же после его смерти, впечатляет как финал гениальнейшего романа: «…часы «Чайка» настольные, сломанные…» Это очень важно. Важно для народа… Ему все равно, как вы называетесь – князья, цари, генсеки или президенты, ему не интересно, «помазаны» вы или не «помазаны». Главное для него вот что: первое – укрепляли вы или разрушали тот мир, в котором он живет, и второе – воровали или не воровали. Просто как сама Правда. Остальное придумали «бояре».

Знающие люди говорят, что весь сыр-бор с Николаем Романовым разгорелся в основном из-за конфуза с телепроектом «Имя Россия»: как ни стараются организаторы, а в лидеры этой плохо продуманной телеигры неизменно и с большим отрывом выходит «самый кровавый диктатор за всю историю человечества». Особую пикантность ситуации придает то обстоятельство, что голосуют-то ведь вовсе не замшелые «сталинисты», голосует «продвинутая» публика, способная посылать эсэмэски и обитать в Интернете. Вот и кинули бедного Николая на амбразуру. Говоря современным языком – «подставили». Еще раз. Теперь уже и «виртуально»…

Вернемся к Шукшину. Подумалось мне: что, если б дядя Емельян был помоложе и воевал не под Цусимой, а под Сталинградом… И если б потом «где-то Там» встретился он… ну, не с самим генералиссимусом, а, скажем, с маршалом Жуковым. Было бы им о чем поговорить?

Еще как было бы! Эти люди друг другу не чужие. И нам тоже. Чужих-то мы знаем. Нисколько они со времен великого князя Алексея не изменились: все те же наворованные у народа миллионы, все те же яхты, виллы, шлюхи, кутежи. И говорить нам с ними – ни здесь, ни «где-то Там» по-прежнему не о чем. «Вот уж чужие, так чужие – на веки вечные».