Гражданская война в Ставропольской губернии

Сколь бы трагичными и грязными ни выглядели события тех лет, но за свою правду и свое правое дело сражались тысячи и тысячи сынов России. Среди них многие - бессребреники, с видением светлого будущего, и ради его приближения утратившие способность замечать людские страдания.

В 1928 году вышла в свет книга Ф. Головенченко и Ф. Емельянова «Гражданская война в Ставропольской губернии (1918-1920 гг.). С высоты сегодняшних дней есть возможность без предвзятости оценить авторский труд этого исследования, изданного к десятилетию революционных событий в крае. Книга давно стала библиографической редкостью. Важное обстоятельство в пользу достоверности материала - время написания. Тогда, в 1928 году, комиссия под руководством заведующего отделом пропаганды и агитации окружкома ВКП(б) Федора Головенченко буквально «купалась» в сохранившихся документах. Были относительно молоды многие герои и милостиво оставленные в живых «злодеи революции». Идеологические «гайки» пока еще не были столь крепко завинчены.

В начале 60-х годов музейный поиск свел меня с Федором Михайловичем в Москве, в его квартире на Пироговке, а позднее на крохотной подмосковной даче. Ветеран Великой Отечественной войны, он был уже тяжело болен. Крупные черты лица, импозантный профессорский облик человека, который многое видел и многое знал. Трудом и ясными мыслями наш талантливый земляк выбился в люди на стезе в высшей степени гуманной: ученый-историк, литературовед, педагог, обогащенный совместной работой и личными встречами с А. Луначарским, А. Бубновым, Н. Крупской, историком М. Покровским, само собой - с Горьким, Серафимовичем, Шолоховым, Фединым, Леоновым, Твардовским, Исаковским, Сурковым. Не резон ему было идеализировать или, того хуже, искажать правду о крутом переломе, когда брат шел на брата, сын - на отца, и все оказались в жерновах Гражданской войны. Помню, как Федор Михайлович деликатно, но твердо подчеркивал, что нельзя упрощать историю, особенно в ее сложные, трагические моменты. Меня тогда поразило: как же так, верный идеолог партии, а его начисто миновала этакая зашоренность в оценке конкретных фактов революции и Гражданской войны на Ставрополье.

Постепенно передо мной открывался мир, в котором без карикатурного налета враги революции предстали вовсе не оглупленными, а большевистские лидеры, страстно горевшие за народ, - не святыми. Никакой схожести со штампованными персонажами, лихо вошедшими в утвержденный поздними идеологами обязательный список. Конечно же, надо непредвзято, хотя и критически относиться к мемуарам генерала Деникина, откровениям «белого партизана» Шкуро, понять гнев и страсть талантливого писателя и драматурга Ильи Сургучева - его крик души о большевистском терроре в Ставрополе; окунуться в поток событий, блестяще отраженных писателем Артемом Веселым - очевидцем революционных событий на Ставрополье и Кубани, понять отчаяние Владимира Короленко «... об обоюдном озверении, достигшем в революционной схватке крайних пределов». Да что тут говорить! Аукнулось все потом.

Из докладной записки (около 15-20 сентября 1918 года):

«...Я, бывший начальник службы связи при народном комиссариате по военным делам, матрос Ульянцев (командирован в Ставрополь в первых числах июля со съезда Советов из Краснодара)... На моих глазах несознательным элементом масс был убит руководитель революционного движения тов. Морозов (зарублен матросами-анархистами на станции Невинномысской), который поплатился просто за неумение отвечать задачам времени. После него был убит тов. Васильев, бывший полковник, военный руководитель, вполне добросовестный человек и много работавший для создания целостности Красной армии, глубоко преданный народному правительству Совета комиссаров...».

А вот еще одно свидетельство:

«Начальник контрразведовательного пункта при штабе Главнокомандующего и командующего войсками кубанского края. 28 декабря 1918 года № 4574 г. Ставрополь.

Господину начальнику тюрьмы. Направляю в Ваше распоряжение для повешения обвиняемого в активном большевизме А. П. Вострикова. Обвинение: приговор военно-полевого суда при этом препровождается. Впредь до приведения приговора в исполнение предлагаю учредить над арестованным строжайший надзор. Ротмистр Бабаев».

«Его высокоблагородию Господину начальнику военно-полевого суда от содержащегося в тюрьме бывшего почтово-телеграфного чиновника Андрея Вострикова.

Ходатайство.

Я приговорен к смертной казни лишь за то, что в дни Февральской революции участвовал в демонстрации и в течение двух часов нес знамя профессионального союза с лозунгом «Да здравствует революция!». Ваше Благородие, ходатайствую о помиловании в виду моей молодости, болезненного состояния (вторая стадия туберкулеза)... Я не большевик и большевизму не сочувствую. Мой брат погиб на германском фронте, имел Георгиевский крест... умоляю о помиловании, у меня двое детей и младшему всего шесть месяцев. А. Востриков».

И, наконец, - расписка:

«...29 декабря 1918 года я, нижеподписавшаяся, получила от господина начальника тюрьмы труп моего мужа и оставшиеся после него вещи, а именно: подушка, фуражка, кожаный пояс. Елена Вострикова».

Расписку настрочил тюремный писарь.

Стражник вывел ее за ворота, за которыми уже ожидали дороги с черным, наглухо забитым гробом. (Из личного архива писателя Артема Веселого, автора книги «Россия, кровью умытая». - М., 1990)

Среди жертв кровавого противостояния был губернский военный комиссар Яков Григорьевич Петров, между прочим, столяр по профессии. В селе Кугульта он был предательски схвачен и отдан на растерзание белогвардейскому генералу Шкуро, лично участвовавшему в казни. Очутившись в плену, Петров отказался давать какие-либо показания, несмотря на то, что был подвергнут пытке: ниже глаз переносица у него была проколота кинжалом. На вопрос Шкуро, как бы Петров поступил с ним, если бы он оказался на его месте, тот ответил: «застрелил бы как собаку». После этого Шкуро приказал Петрова повесить.

На первой странице «Известий Северо-Кавказской советской социалистической республики» от 2 ноября 1918 года помещена статья под заголовком «Красный террор», в которой так и сказано: «Вследствие покушения на жизнь вождей пролетариата в городе Пятигорске 21 октября 1918 года... в ответ на дьявольское убийство лучших товарищей, членов ЦИК и других... расстреляны заложники и лица, принадлежащие к контрреволюционным организациям».

В списке 59 «дьявольских убийц» оказались представители высшего генералитета русской армии, и среди них Николай Владимирович Рузский, генерал от инфантерии, член государственного и военного советов, во время Первой мировой войны главнокомандующий армиями Северо-Западного и Северного фронтов. Именно из уст Рузского в вагоне царского поезда, прибывшего из Петрограда в Ставку 2 марта 1917 года, Николай II услышал прямое предложение отречься от престола. Спустя время старый боевой генерал, нуждающийся в лечении, доживал свой век в Пятигорске. Конечно же, приход к власти большевиков он принял крайне неприязненно, но в заговорщики явно не годился. Из показаний очевидцев перед расстрелом сам рыл себе могилу.

Главнокомандующий добровольческой армией на Юге России А. Деникин в своих поздних «Очерках Русской смуты», как бы к нему ни относиться, оставил такие строки: «...Много написано, еще больше напишут об этой язве, разъедавшей армии гражданской войны всех противников на всех фронтах правды и лжи. И жалки оправдания, что там, у красных, несравненно хуже.., что многие тяжелые эксцессы являлись неизбежной реакцией на поругание страны и семьи, на растление души народа, на разорение имуществ, на кровь родных и близких. Пусть правда вскрывает наши зловонные раны, не давая заснуть совести, и тем пробудит нас к раскаянию, более глубокому, и к внутреннему перерождению, более полному и искреннему...».

К этим выстраданным мыслям и фактам, как говорится, ни прибавить и ни убавить.