Венец правды

Сегодня мы публикуем отрывки из разных глав романа – панорама последних дней войны, когда стало ясно: те, кто воевал на стороне Гитлера против большевиков, будут переданы НКВД со всеми неизбежными последствиями. Чтобы понять трагизм положения, надо помнить о пережитом ужасе репрессий против казачества, ведь речь идет о сотнях тысяч пострадавших. Война всколыхнула в душах людей страдания и незабытые обиды. В центре повествования – история казачьей семьи Шагановых, казачьего атамана, генерала царской армии Петра Краснова, других деятелей эмиграции. Изучив груду архивных материалов, автор трилогии привел нас, насколько это вообще возможно, к исторической правде. И все-таки по-человечески он делает различие между предателем красным генералом Власовым и белым генералом Красновым, сознательно отдавшим себя в железные руки НКВД, чтобы разделить печальную участь со всеми казаками, оказавшимися в ловушке истории.

Отрывки из романа

Сгущалась над долиной Драу ночь.

Темной тревогой полнились души казачьих офицеров.

Павел, ища уединения, ушел на край лагеря, за бараки. С ближней вышки ударил в глаза луч прожектора, на мгновенье ослепив. И тут же погас. Но взгляд успел четко зафиксировать бетонные столбы и прямые строчки колючей проволоки.

***

Павел затравленно ходил вдоль тройной ограды, тревожа охранников и заставляя их освещать прожектором прилегающую зону. Немцы строили лагерь для врагов, а угодили казачьи офицеры, те, кто воевал под знаменами вермахта. Смутными призраками, терзаясь и коря себя за доверчивость, бродили они в одиночку и группами. Клубком путались всевозможные версии и догадки. Однако большинство мнений сходилось на том, что их, пленных, либо переоденут в английскую форму, привлекая на службу в туземных колониях, либо выдадут Красной армии.

***

Через час, выполняя поручение Петра Николаевича, капитан Бутлеров вызвал начальника конвоя, англий-ского майора, и вручил ему два послания – к английскому королю и в организацию Красного Креста. Ухмылисто глядя на казачьих офицеров, конвойщик зевнул, сонным голосом пообещал переправить петиции в Лондон и Женеву. А на прощанье пожал плечами: есть ли в этом смысл?

***

Был глухой час ночи. В коридоре никто не встретился. Дверь комнаты Красновых была открыта. Напротив сумрачного окна, то и дело озаряемого прожекторами, одиноко сидел Петр Николаевич, сгорбившись, положив большие тяжелые ладони на набалдашник трости и опершись на них подбородком. Родственники что-то обсуждали вполголоса. Старый атаман поднял голову, слегка повернулся и, вероятно, отвечая на какую-то реплику, возразил.

– Господь дал нам это испытание. Роптать не пристало. Хотя и он, как сказано в Евангелии, вопрошал: если возможно, да минет Меня чаша сия… А после говорил ученикам: бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна… Да, я не жалею о своем решении и согласен понести наказание – принять венец правды, который пошлет мне Господь.

***

Беспримерное злодеяние со времен фарисеев и первосвященников замышлялось англосаксами в первый летний день тысяча девятьсот сорок пятого года за альпийскими горами! И ведая о великой беде и великих муках, подстерегающих казачьих беженцев, и не в силах уже помочь, выручить старейшину рода Шагановых, Дончур стенал, ночами метался по домовладению. Терял силу не только его казачий род, но и множество других, связанных одной землей и памятью. Безвозвратно гибли донцы, кубанцы, терцы. Пустели курени и хаты. Чужаки осваивались в станицах. Совершенно иные люди, пришельцы. Оттого становились и немощными, неприкаянными охранители казачьих жилищ – домовые. Нещадная война осиротила казачий православный край…

***

Уже алело над горами. Нарождался просторный день. Богомольцы сходились к дощатому помосту, на котором стояли престол и жертвенник и чернели рясами войсковые священники. Толпа поминутно росла! Шли стар и млад – жены офицеров, старики и подростки, многодетные казачьи семьи, любопытствующие «остовки», разнообразный гражданский люд, приютившийся в лагере. Подоспели – для охраны молебна – из полков, расположенных рядом, казаки, рота юнкеров.

Шагановы протолкались к походному аналою, взволнованные невиданным досель многолюдством. На лагерном плацу уже было несколько тысяч казачьих изгоев, а народу все прибывало. Приглушенный гул голосов постепенно стих, когда на помост взобрался чернобородый, величественный отец Владимир. Первые лучи солнышка, выглянувшего из-за дальней горы, озарили войсковые иконы в серебряных окладах, знамена и высокий лес краснозолотистых хоругвей с ликами Спасителя и Богоматери.

***

Между тем литургия подходила к концу, и отец Владимир принялся причащать. Пригубить церковного вина успели всего несколько человек, когда донеслись первые исступленные крики. Клир у помоста заволновался. Подоспевший войсковой священник отец Василий, отлучавшийся в Лиенц, чтобы отправить телеграмму Папе Римскому, наскоро употребил Святые дары и обернул чашу в плат. И едва духовенство сошло с помоста, как людское сонмище заколыхалось. Дети, посаженные отцами на плечи, видели с высоты и рассказывали, что чужие солдаты бьют наших палками и волокут к грузовикам.

– Уби-иваю-ют! – донеслись вопли с разных концов площади.

***

О том, что происходит в городе и его окрестностях, узнавал Павел от своего хозяина, благочестивого, пунк-туального чиновника налоговой инспекции, толстяка Вилли и его жены-хлопотуньи. Они, несмотря на строгий запрет оккупационного командования, укрывали семью казачьего офицера.

Вести были страшные: из лагеря Пеггец ежедневно вывозили репатриантов; началась полная эвакуация, отправка эшелонами в сталинскую Россию и казачьих полков; по свидетельству очевидцев, огромное количество казаков и офицеров корпуса фон Паннвица сразу после передачи частям НКВД было расстреляно в лесной глухомани.

Пропускной режим в Лиенце ужесточился. Особые патрули рыскали вокруг города, по горным дорогам, излавливая скрывшихся казаков. Могли начать обыски и на городских улицах. И, опасаясь этого, не желая навлечь на хозяев неприятности, Павел засобирался в горы, поделился планами с Вилли. И тот, крепко задумавшись, предложил отвезти Шагановых к брату, сыроделу и выдельщику кож, в селение Бургфриден. Родственнику в пору сенокоса крайне необходимы помощники!

…Выехали в предутренний час, избегая английских патрулей. Впрочем, у Павла был подлинный паспорт гражданина Франции, и за себя он был спокоен. У Марьяны – лишь беженская регистрационная карточка. И любая проверка дотошных шотландцев могла кончиться ее арестом. Детей во внимание оккупанты не брали.

На посту при выезде из города их остановил сонный солдат, но, узнав повозку налоговщика, часто проезжающего здесь, ни у кого не потребовал документов.

Редкостно везло! И Павел, обретая в дороге уверенность, решил, что, пожалуй, обойдется. Трусоватые англичане вряд ли в столь ранний час решатся патрулировать по глухим дорогам. После всего содеянного не покидал палачей страх перед казаками-бродягами, способными подстеречь и открыть огонь. Однако карман его суконного старенького пиджака, пожалованного Вилли, тяжело оттягивал любимый парабеллум, в другом хранились две обоймы. На первый случай достаточно…

Павел первым услышал приближающийся гул автомашины. Она с натужным подвывом мотора карабкалась по двойнику. Острая тревога полыхнула в душе: неужели засекли снизу, когда они поднимались по тропе? И без всякого промедления достал пистолет, снял с предохранителя. Марьяна по его просьбе ускорила шаг, пошла впереди, сворачивая к ельнику. Джип, одолев подъем, вынырнул точно из-под земли! В его открытом кузове качались солдаты в панамах и форме цвета хаки.

Шотландцы ехали к ним. Напрямик, по скошенному лугу.

Павел побежал, торопя жену, к ближайшему укрытию. Огромный валун громоздился в стороне, загораживая еще одну тропку к спасительному селению. Он быстро передал ребенка Марьяне, то и дело оглядываясь на приближающийся джип, отрывисто приказал:

– Пригнись и беги! Что есть духу!

– А ты?

Павел молча отошел к валуну, держа в опущенной руке пистолет. Так стоял, прикрывая собой жену, пока не стих за спиной ее шорохливый бег.

***

У Павла оставалось всего несколько пуль, когда подкравшийся из-за елей, сверху, неведомый шотландец полоснул сзади. Внезапно сраженный, Павел качнулся, опершись рукой о шершавый бок валуна. Мысли стали тускнеть. Однако, ощущая, как странно немеет вдруг ставшее неподвластным тело, и все явственней слыша молитвенное пение, он успел заметить, что Марьяна минула опасный склон – точно ушла в небо. В последнее мгновенье Павел повернулся на восходящее солнце, в ту сторону, где были Дон и его хутор, и среди сверкающих снегами горных вершин, тронутых первыми лучами, увидел белый храм с позолоченными куполами, высоко и навечно вознесенный над темной гибельной бездной.