Печать Валентины

Женщина она крупная. Если по нынешним стандартам измерять, то этих самых «девяносто, шестьдесят, девяносто», наверное, с десяток вместе сложить придется. И голос соответствующий – как иерихонская труба. Вот этим полубасом она и предъявила своим подчиненным – дояркам, слесарям и скотникам – ультиматум: дескать, молоко у коровы на языке, за высокие надои надо бороться, а коль будете комбикорма по-прежнему воровать, доложу председателю и участкового в известность поставлю…

Грозное это предупреждение (далеко не первое, между прочим) воспринято было спокойно. Женщины немного пошушукались и примолкли. А мужчины-казаки вступать в долгую дискуссию посчитали ниже своего достоинства. Андрей – муж завфермой – на ходу обронил, что Валька, мол, новый замок, скорее всего, на хранилище поставит. На что Серега-слесарь ответил слегка искаженной крылатой фразой: дескать, не изобрели еще таких преград, которые не могли бы преодолеть советские люди. И он был прав, ибо слесаря, ремонтировавшие доильные аппараты и транспортерные устройства с помощью разводного ключа, отвертки, проволоки и какой-то матери, любое запорное устройство могли открыть даже женской заколкой…

Теперь необходимое пояснение. Комбикорм работнички тырили отнюдь не для домашней живности. Любители крепко заложить за воротник борьбу с пьянством восприняли как посягательство на свои основные гражданские права. А коль на прилавках после известного указа осталась только минералка, то казаки начали искать выход. И не только они.

Бабушки-пенсионерки – владелицы кур и коровок – быстро вникли в особенности нарождающегося рынка: наладили производство горилки. В основном гнали из сахарной свеклы. Смесь, правда, получалась мутная и вонючая. Но в буквальном смысле горела синим пламенем. А по мозгам шибала так, что скотники и слесаря после бутылки на брата вплотную приближались к скотскому состоянию. Но за деньги бабульки самогонку не продавали. Господствовал натуральный обмен: мешок корма – поллитра…

Но вернемся на ферму. Заканчивалась вечерняя дойка. Валентина засобиралась домой. Но прежде созвала дежурную смену для последнего напутствия. Сначала заставила мужиков сгрести комбикорм в аккуратную кучу. Затем с размаху уселась на сыпучую смесь своим необъятным задом, затянутым в тонкое трико. Оттиск получился четким, как посмертная маска. Лица у присутствовавших вытянулись. А завфермой еще раз грозно предупредила: «Нарушите печать – шкуру спущу! Насчет участкового я не пошутила…»

Сгустились сумерки. Умолк рокот электродойки. Ферма почти опустела. Только трое мужиков остались в «дежурке». Эпитетов, которыми они награждали свою ушлую начальницу, приводить не буду – бумага покоробится. Тем более что словами, даже матерными, горю не поможешь. Поэтому разговор вскоре перетек в конструктивное русло. В конце концов пришли к выводу, что подделывать «печать» придется Гришке-цыгану. Как самому крупному из собутыльников. Тот поначалу кочевряжился: мол, надо два моих зада сложить, чтобы что-то похожее получилось…

- А что, это идея! – Хлопнул себя по лбу Серега. – Сейчас изобразим…

Из дальней кладовки притащили безразмерные ватные штаны, которые Валентина надевала в зимние холода. Облачили цыгана. Куда надо напихали сена. В течение получаса тренировались на куче песка у пожарного щита…

Вскоре по ухабам затарахтела пароконная бричка, груженная тремя заполненными мешками. Когда завфермой пришла на утреннюю дойку, дежурные были пьяны. В дым. А печать – в целости и сохранности…

Коров на этой ферме, что расположена в одной из станиц Шпаковского района, сегодня по пальцам можно пересчитать. И заведующий там другой. И порядки иные. А бывальщину о печати Валентины работники помнят. Она стала почти легендой.