Гоголь смотрит «Ревизора»

Представим себе, что на премьере побывал сам Николай Васильевич. Этак незаметно, тихонько пробрался в зал и скромненько, неузнанный, уселся на одно из свободных мест. А после спектакля написал письмо другу. Мы же, как почтмейстер Шпекин, не выдержали и из любопытства вскрыли письмо (прости нас, господи). А ну-ка, что там накропал о спектакле Николай Васильевич?

«Спешу уведомить тебя, душа Тряпичкин, какие со мной чудеса. Побывал я сегодня на премьере своей пьесы «Ревизор» в ставропольской театральной академии имени разлюбезного моему сердцу Миши Лермонтова. Приятно все ж. Пятьдесят пять лет моя пьеса здесь не появлялась, но вот сподобились… Смотрю на суперзанавес: рисунки всякие, профиль мой, который я, как ты знаешь, из-за носа своего не очень уважал. В программке написано: «Н. В. Гоголь», то есть, что я действительно эту пьесу написал, а не режиссер Олег Ефремов. Не путай только, душа Тряпичкин, с настоящим Олегом Николаевичем Ефремовым (царство ему небесное), которого люди помнят и почитают. Немного меня покоробило это «Н. В.». Все-таки, говорят, я – великий писатель (прости меня, душа Тряпичкин, за нескромность), могли бы и полностью имя-отчество написать. Ну, да это они, наверное, мелочью посчитали.

Смотрю далее программку. И чем дальше смотрю, тем больше меня беспокойство берет: нет там отставных чиновников Люлюкова, Растаковского. Может, оттого, что они отставные, режиссер их и решил, так сказать, отставить, урезать. Из полицейских ни Свистунова, ни Пуговицына нет, но хоть Держиморда остался. Как потом увидал, напрасно я радовался. Держиморда на сцене так и не появился! Не было в программке ни Пошлепкиной Февроньи, ни вдовы унтер-офицерской(!), которая якобы сама себя высекла. Плохо мне стало, душа Тряпичкин. Ведь и Держиморда, и вдова унтер-офицерская потом именами нарицательными стали, в историю, можно сказать, вошли. Многие деятели в своих статьях и речах их поминали. Зато Авдотья аккурат натурализовалась. Она у меня только в тексте у Анны Андреевны присутствует, но режиссеру этого мало показалось. Ниже, душа Тряпичкин, напишу тебе, зачем Авдотья понадобилась в спектакле…

Но вот, слава богу, заиграла музыка, и началось… Наперед скажу тебе, душа Тряпичкин, музыка господина Шнитке весь спектакль фоном шла. Говорят мои герои, а тут одновременно музыка идет, да так, что текста моего иногда и слышно не было. А ведь какой текст, друг Тряпичкин! Мы ведь тогда подолгу каждое слово отбирали – подбирали. Да и господин Шнитке все-таки в большей степени авангардист в музыке, а я, как ты знаешь, основоположник критического реализма. Так что его музыка - «Ревизская сказка», навеянная моими же «Мертвыми душами» - на мой взгляд, к «Ревизору»… Хотя, говорят, гениальная. Но разве поймешь в такой момент, когда не знаешь, что слушать: музыку или то, что действующие лица произносят.

Ну, суперзанавес скрипя поднялся, и на сцене я увидел три двери, с десяток стульев. Наверное, я сам виноват. Написал кратко: «комната в доме городничего». Надеялся на фантазию постановщиков, а у режиссера и художника, видимо, только на двери и стулья этой самой фантазии хватило. Есть такое понятие в режиссуре: игровая точка. Чем их больше, точек-то этих, тем лучше артистам, свободнее, размашистее. Да режиссеру, видно, некогда было, вот он и сузил артистам поле деятельности. Про комнату в гостинице, в которой Хлестаков остановился, скажу только, что стена ее как будто из произведений уважаемого мною Федора Михайловича Достоевского приплелась. А вот клопы – да!!! Хорошая находка! Здоровенные, как черепахи. Я сначала-то и подумал, что это – черепахи, но оказывается – клопы. Они сидят на стене, ждут, проклятые, когда одного из них Хлестаков возьмет, покажет городничему и на место приклеит. Очень смешно…

Первое действие меня совсем не тронуло, хотя там ведь всего завязка. Не очень-то обеспокоились мои герои сообщением Бобчинского и Добчинского. У городничего режиссер даже шпагу и шляпу отобрал. Как ты помнишь, городничий так был напуган, что вместо шляпы футляр от нее надел, собираясь в гостиницу. Вообще, заметил я в спектакле одну особенность: то, что в пьесе важно – в спектакле неважно; то, что в пьесе мимоходом проскальзывает, в спектакле жирно подчеркивается.

Примеры. Купец Абдулин за всех купцов, что у меня в пьесе, один отдувается. Причем Абдулин почему-то татарин(?). В качестве ругательства городничий слово «татарин» использует, а режиссер персонифицирует. И этот Абдулин словом «якши» так и сыплет, так и сыплет. Не знаю, где он это «якши» у меня в тексте отыскал. Но самое смешное, друг мой Тряпичкин, что этот Абдулин-татарин, придя с повинной к городничему (опять же заменив целую группу купцов), в ответ на его ругань и угрозы вдруг произносит: «Бог попутал». Я чуть со стула не упал. А ведь у меня другое написано: «Богу виноваты, Антон Антонович. Лукавый попутал». Ну, у меня-то купцы – русские, а у Ефремова купец – татарин.

Теперь про Авдотью. Появляется она на сцене, совершая этакие балетные антраша, да еще с мухобойкой в руках. По-видимому, Авдотья, по замыслу режиссера, раньше балериной была. Без работы осталась, а тут в дом городничего девка понадобилась. Вот она, бедняжка, и сподобилась, но свою прежнюю профессию не забывает. Этак с мухобоечкой прыгнет раз, прыгнет другой, а слуга Хлестакова Осип тут же ее и приметил. И, не будь дураком, давай, как мартовский кот, ее охаживать. Вот, дорогой мой друг Тряпичкин, для чего Авдотья-то понадобилась. В спектакле такой пантомимический эпизод есть: из одного конца сцены в другой тесно прижавшись друг к другу, проходят Осип с Авдотьей. Осип, уже прости ты меня, друг Тряпичкин, Авдотью нежно так за заднее место держит, а она млеет и ласково так мухобоечкой по всем членам Осипа проводит. Уходят, слава всевышнему, а то уж я подумал, что прямо на сцене сейчас непотребство начнется – по-современному «секс» называется. Оскорбился я такой пошлой отсебятиной, но делать нечего. Ведь я все-таки на спектакле инкогнито находился. А отсебятины этой в спектакле так много, что обо всей и не расскажешь. В сценах, когда чиновники Хлестакову «взаймы» дают, столько наворочено, что уж я и не понимал, где я писал, а где… Судья Ляпкин-Тяпкин прежде чем свою настоящую фамилию произнести, как только себя не обзывает. А ведь у меня в «Замечаниях для господ актеров» ясно сказано: «судья каждому слову своему дает вес».

Ты удивишься сейчас, душа моя Тряпичкин, но знаменитой моей «немой сцены» в спектакле нет. Напрочь отсутствует! Распахивается дверь в середине сцены, дымище коромыслом, прожектор в глаза зрителям лупит во всю мощь, а по динамику кто-то объявляет, ей-богу как на вокзале о приходе поезда, - что приехал-таки «по именному повелению из Петербурга чиновник». Тут, правда, умудрились мои слова «Он остановился в гостинице» изъять. Зато Земляника что-то там вещает про парад, а городничий полон решимости: «Я сам все устрою» - говорит и рванул куда-то. Супер с моим профилем опускается – спектакль окончен.

Нехорошо мне стало, друг мой Тряпичкин. Чуть второй раз не помер. И чего это нынешняя братва режиссерская так нас, классиков, корежит?! И меня, и Александра Николаевича Островского! Наверное, потому, что умерли мы давно и претензий им предъявить не можем.

Говорят, на премьере ответственные чиновники присутствовали. И вот интересно мне стало, неужели, посмотрев сию абракадабру под названием «Ревизор», они будут ее рекомендовать школьникам смотреть? Бедные ребята! Я бы попросил господ учителей не пожалеть времени и, прежде чем с ними спектакль смотреть, почитать им мое произведение, то бишь пьесу.

Ты, конечно же, друг Тряпичкин, помнишь, какой я эпиграф к «Ревизору» взял? Верно. Народную пословицу: «На зеркало неча пенять, коли рожа крива». Надеюсь, согласишься со мной, что я и моя пьеса, без излишней скромности, зеркало, ну а рожа крива… Правильно ты догадываешься, душа моя! Грустно только, что рожа эта все кривее и кривее становится, а выправлять ее, по всей вероятности, увы, некому.

Прощай, душа Тряпичкин. Скучно, брат, так жить: хочешь, наконец, пищи для души»

Письмо Николая Васильевича Гоголя прочитал и решил обнародовать Виктор ГОЛЬСКИЙ, режиссер.