Классическая неудача, или Если у вас нету Гамлета…

Разумеется, открывался занавес, выходили на сцену актеры, аплодировали зрители. Да и как не аплодировать, если – первая в сезоне премьера, а на афише - не кто-нибудь, а сам А. Островский с его поистине классической «Бесприданницей». Деликатный до снисходительности ставропольский театрал, любя знакомых артистов, радуясь долгожданной встрече с Мельпоменой, был искренен в своих аплодисментах. И даже щедр на букеты цветов, приуроченные к открытию сезона. А вот от оценок спектакля стеснительно воздерживался, пряча глаза, смущенно вздыхая. Дескать, извините, не хочется никого обижать, работали ж люди…

Знаете, мне тоже никого обижать не хочется. Очень рассчитываю, что поймут правильно все, причастные к созданию спектакля. Но вот «прятать глаза» не позволяют профессиональный долг и многолетняя любовь к театру. К нашему театру. Как и сотни других ставропольцев, почитаю театр именно «нашим». И переживаю за него соответственно. Особенно в последние годы, когда остался он без настоящего главного режиссера - художественного руководителя, а директора меняются чуть ли не ежегодно. Кадровая эта суета приносит свои плоды в виде неровного (нервного) творческого ритма, срывов либо пробелов в конкретных актерских судьбах, спада общественного интереса к театру вообще. И даже классика не в силах спасти, как показала премьера «Бесприданницы».

Спектакль вышел до странности вялым, монотонным, я бы сказала, каким-то чахоточно бледным, невыразительным. Если именно эту задачу ставил перед собой приглашенный режиссер-постановщик В. Константинов, то можно его поздравить с достигнутым. Говорят, нынче в некоторых шибко новаторских столичных театрах пошла мода «на скучность», на подчеркнутую «спокойность» действия, якобы таящую в себе глубоко скрытую гамму переживаний героев. Настолько «глубоко», что ежели зритель зевает от скуки, то это лишь свидетельствует о его… нечуткости, неспособности проникнуться, так сказать, всей мощью будто бы сообщаемых ему чувств… Не знаю, может, избалованному, закормленному столичному театралу такая творческая «новинка» и нравится – философично! – а вот нам, провинциалам, настоящего Островского хотелось бы. С кипением его страстей, отнюдь не только в «цыганщине» выражаемой. Предложенное же постановщиком действие, названное в программке драмой(!), своим раз и навсегда заданным темпом напоминает искусственно замедленную киносъемку, вызывающую поначалу любопытство, потом недоумение, а потом и раздражение.

Особенно наглядно, по-моему, это проявила внешне оригинально выполненная декорация в виде дебаркадера-пристани, действие-то, вспомним пьесу, происходит на берегу реки. На протяжении спектакля мне все думалось: вот-вот она «оживет», повернется, откроет нечто, чем-то удивит, иначе зачем бы ей отвели столько места. Но нет, актеры практически весь спектакль буквально толкутся на небольшом оставленном им отрезке сцены, почему-то наклоненном к залу (весьма неудобно им «гулять» по такому бережку), а эта симпатичная «веранда» так и простояла в глубине до финала. По остроумному замечанию одного из зрителей, можно было бы просто нарисовать ее на обычном «заднике». Зачем было делать из нее главное «бездействующее лицо», так и осталось неясным. Зато декорация, забирая внимание публики уже самим своим центральным положением, по сути, заслонила живых персонажей. На ее фоне они казались такими маленькими, такими неинтересными, далекими, несмотря на максимальную приближенность к самой рампе. А сколько стройматериалов можно было бы сэкономить, ограничившись нарисованным задником…

Кажется, вслед за спектаклем, тоже впадаю в монотонность, отдаляясь от собственно Островского. Впрочем, немудрено: нельзя же в самом деле считать его «Бесприданницей» предложенную нам сценическую версию. Из всех персонажей наиболее подвижен и заметен на протяжении всего спектакля, кто бы вы думали? Официант Иван из клубного буфета. То-то много у него дел, бегает, суетится, столы да стулья переставляет, чашки с бокалами разносит, да еще и успевает при этом беседовать с остальными, так и хочется сказать «клиентами». Словом, артисту Владимиру Лепа жаловаться не на что. Весьма активен также Робинзон, который благодаря колоритной фигуре заслуженного артиста России Михаила Михайлова при каждом своем появлении превращается в главное действующее лицо: сказывается профессиональное и человеческое обаяние артиста, давно и безоговорочно признанное ставропольским зрителем. Вот только он ли это, Робинзон, опустившийся, утративший человеческие облик и достоинство актер? Так – у Островского. Здесь перед нами эдакий вальяжный денди, хоть и пьянчуга, но элегантен не менее прикармливающих его господ. По-видимому, актеру велено играть это. А почему? С какой, простите, «сверхзадачей»?

Костюмчик Робинзона, кстати, неотличим от облачения прочих, куда более обеспеченных героев. Ну за небольшими деталями, вроде белоснежных сапожек Паратова и черных очков Кнурова (да!). Даже цыган Илья, представьте себе, щеголяет в белом пиджаке, и если б не серьга в ухе да не гитара в руках, трудно было бы в нем разглядеть тип вожака этого разудалого племени. Правда, заслуженный артист России Александр Ростов пытается как-то оживить и своего персонажа, и сценические ситуации, в которых он участвует, однако упомянутый заданный общий темп спектакля явно не дает желаемой свободы ни этому, ни равно и многим другим исполнителям. Поразительно зажат в режиссерский замысел и заслуженный артист России Михаил Новаков в образе нарочито осовремененного Кнурова: пресловутые черные очки придают абсолютно ложную для этого купчины, деляги-воротилы комичность. А тут еще маячит на горизонте его телохранитель, этакий крутой «пацан» родом из нашего ХХl века. Это уж совсем, что называется, Островскому и не снилось… Да бог бы с ними, с этими «находками» постановщика, кабы сохранялся при этом дух той удивительной по силе драматургии, которая не зря же столько десятилетий живет на сценах сотен театров. Но чего нет, того нет. Нет даже знаменитой, хрестоматийной финальной фразы Карандышева, стреляющего в Ларису – «Так не доставайся же ты никому!». Как справедливо заметил один знакомый профессионал театра, Карандышев и стреляет-то в спектакле исподтишка, из-под плаща, эдаким нынешним бандитским приемом, совершенно разрушая робко, но настойчиво выстраиваемый до этого актером Павлом Савиновым образ маленького человека. А как обидно видеть замечательную Веру Рабовскую, народную артистку России, вынужденную делать из столь многогранного, столь неоднозначного характера тетки Карандышева некую вульгарно-примитивную иллюстрацию обжорства. Где те классические, со школьных лет знакомые черты Ефросиньи Потаповны? Да, глупой, жадной женщины, но вдруг способной прозорливо и искренне пожалеть своего никудышного племянничка…

Существует давнее неписаное правило театра: если в труппе нет актера на роль Гамлета, не стоит ставить «Гамлета»… В «Бесприданнице» мы имеем возможность в этом убедиться, причем на примерах нескольких действующих лиц. Причина все та же, по-моему: незнание приглашенным режиссером амплуа и творческого потенциала актеров нашего театра. Прежде всего, думается, нельзя было ставить спектакль с таким Паратовым. Безусловно, положительный типаж Александра Жукова явно не совпадает с негодяйской натурой его героя. И тогда выходит не мерзавец, доведший влюбленную девушку до известного трагического конца, а некий усредненный вариант, и происходит разлом собственно главной авторской идеи. Столкновение подлости с чистотой искреннего чувства превращается в очень слабое подобие конфликта. И не актер (А. Жуков актер, несомненно, одаренный) тому виной. Размышлять, кто бы из других актеров мог сыграть у нас Паратова, - занятие для журналиста непродуктивное. Хотя, если б спросили все же мое личное мнение, могла бы назвать, пожалуй, лишь одну фамилию, и то с оговорками… Применительно же к образу госпожи Огудаловой и вовсе не нашлась бы что ответить. Знаю только, что в исполнении Людмилы Дюженовой это не Огудалова. Между тем и Паратов, и Огудалова – характеры стержневые в «Бесприданнице», их «стараниями» решается судьба Ларисы, они – двуликое олицетворение расчетливого начала, идущего в своем расчете до вожделенного конца.

С интересом наблюдаю в последние год-два за профессиональным развитием Ирины Баранниковой. Налицо явный творческий рост, о чем не раз уже написано. И вдруг достается Лариса. Какая из актрис не мечтает сыграть бесприданницу?! Но вот, можно ли считать везением эту работу Ирины – сомневаюсь. Она старается, это очевидно. А сложившаяся вокруг маловыразительная, отрепетированная усредненность, увы, служит ей не лучшим обрамлением. Не на пользу героине и такие постановочные неряшливости, как пение сначала живым голосом, а спустя время – под фонограмму. Тут уж что-либо одно нужно, по-моему.

Ощущение творческой несвободы исполнителей, возникнув почти сразу, так и остается главным впечатлением от спектакля. А хуже то, что, кажется, и сам Островский оказывается в этих постановочных тисках. Публика «потребляет» его в размеренных, неторопливо отвешиваемых «порциях». Лишь мелькают перед глазами бесконечные бокалы, разносимые неутомимым официантом, – столько их он поднес-унес и даже выплеснул прямо на сцену, что начинаешь чувствовать себя почти в буфете… Только дебаркадер скалой стоит, не шелохнется. А что ему сделается?