Благоразумные запреты

Сегодня требование цензуры – естественная реакция на культ свободы, не желающей ограничить себя самостоятельно. А без рамок свобода превращается в черную дыру, которая неизбежно поглотит и саму свободу. В то же время как появиться у нас цензуре, если ни в политике, ни в экономике, ни в культуре нет общественно-государственных критериев. Никто до сих пор официально не опроверг постулаты реформ, сформулированные еще Гайдаром: «Нравственно все, что экономически выгодно». А ведь это страшно: у шахидов свой бизнес, у наркоторговцев – свой, у литературных коммерсантов также весьма и весьма выгодный бизнес. Сегодня столько говорят о вертикали власти, и это, между прочим, начало процесса образования критериев, но в области культуры и литературы вертикаль отсутствует… И все-таки благородные самозапреты существуют и сегодня. Сколько людей по естественному велению души сохраняют добрые человеческие начала! Негласная и невидимая солидарность миллионов и есть подлинная культура, существующая всегда «вопреки». Но читатель В. Михайличенко прав: «голоса», авторитетные мнения, альтернативные оценки действительно нужны. И, можно не сомневаться, общественные организации по защите российской культуры будут созданы.

В редакционном портфеле «ЛГ» несколько месяцев ждал своего часа рассказ на интересующую нас тему. Познакомимся с ним.

Памятник

Рассказ

Александр Сорокин
        г. Михайловск

Федор Ильич Крайнев, инженер-механик, неторопливо шел по улице обширного села. Дорога вела к кладбищу.

Этой весной Федору Ильичу стукнуло пятьдесят пять. Что ж, молодость прошла, волосы поредели, покрылись плесенью седины, в душе и теле – усталость. А что впереди? Унылая, одинокая старость. Единственный сын окончательно спился, не оставив наследников, зарплата у Федора Ильича маленькая (он работал на сельском заводике), пенсия будет еще меньше. За последние годы он очень сдал, но не опускался, вел стоический образ жизни – бросил курить и увлекся травами, за которыми в чистое поле он шел в этот теплый летний вечер.

Подойдя к кладбищу, он увидел у ворот недавно построенную красивую часовенку из красного кирпича. Остановился, переминаясь с ноги на ногу, и вдруг, неожиданно для самого себя, перекрестился, затем резко повернул направо и пошел по тропинке, ведущей в поле, на выгон. В руках у него был большой пакет с улыбающейся поп-дивой, и он, изредка кланяясь, срывал то тысячелистник, то цикорий, то золотистые веточки зверобоя.

Небо над головой играло мышцами кучевых облаков: они раздувались, как у культуриста при напряжении, и распадались, разлетаясь в разные стороны.

Федор Ильич пересек лесополосу и остановился, не веря своим глазам. Перед ним, на поляне, цвели красные маки. Комок подкатил к горлу. Крайнев вспомнил свое детство. Как он ловил бабочек, и каждый год у него появлялась целая коллекция, которую бабушка потом беспощадно сжигала в печке. Как он любил эти нестойкие цветы, красные, словно кровь, почти без запаха. Как часто приносил в дом букет, ставил в банку, а наутро они роняли бархатные лепестки алых слез.

Не выдержав искушения, Крайнев стал жадно срывать маки, взбираясь на небольшой холм. Оказавшись на его вершине, он выпрямился и увидел чудо: все поле внизу было в красных маках, а посередине стоял странный памятник (откуда бы ему здесь?) – поднятая вверх рука со сжатым кулаком. Памятник был сотворен из желтого металла.

Волнуясь, Федор Ильич стал спускаться с холма. Подойдя к памятнику, он ахнул. Рука была выплавлена из чистого золота. Не может быть! – не верил своим глазам Крайнев, поглаживая гладкую, нежно блестящую поверхность. В какую же честь поставлен этот памятник? Федор Ильич обнаружил гравировку: «Памятник цензуре» – гласила надпись на постаменте. И далее: «Ты единая еси спасала нас от этой сволочи»… Крайнев задумался. А ведь правда. Думали, культура держится на свободе, но, оказывается, испокон – на великом благоразумном запрете…

Федор Ильич наклонился и благоговейно положил букет маков к подножию памятника.

Красное солнце на четверть зашло за горизонт. Багряные лучи далеко струились по полю: казалось, что памятник погружен в маковую кровь.