Сорок первый стучался в двери

Это мирное понимание счастья, конечно же, никто из них не стремился упрощать. Но 22 июня сразу втянуло всех без разбора в огненный водоворот.

- Спустя месяц нам выдали дипломы об окончании факультета русского языка и литературы Ставропольского педагогического института, - вспоминает заслуженный учитель России Евдокия Владимировна Токарчук. – Любимый наш преподаватель литературы Юрий Львович Акимов, не скрывая нахлынувшей тревоги, вручил мне букет роз, сказал доверительно: «будет страшная война». Дал совет, простой, безыскусный: «Всем из наших институтских мужчин, кто ушел на фронт, положите в письма лепестки этих роз». …Засушила и послала лирические весточки тем, кого проводили мы в первые дни войны: Виктору Анисимову, Петру Бариленко, Ивану Петину, Виктору Ильину, Петру Буйнову…

К 40-летию Победы ректорат и профком устроили им памятную встречу. По существу, это был выпускной вечер, не состоявшийся в 1941-м. Многих, очень многих недосчитались…

Груз воспоминаний пожилой учительницы – словно зеркало народной жизни, в котором война отразилась не только полем сражений, в поту и крови, но и исступленной работой, бытом военного тыла.

Невинномысская средняя школа № 2 при знаменитом шерстомойном комбинате, куда направили молодую учительницу, считалась одной из самых новых и благоустроенных в городе. Дети «фабричных» и «мелькомбинатовских», окруженные начальственной заботой, близким соседством ухоженного парка и реки Зеленчук, не были обделены лирическим восприятием красоты и надежности родных мест.

…Первое сентября сорок первого года. Первые ее уроки, посерьезневшие лица учеников, родителей, всего школьного персонала, теперь уже чисто женского. Образы литературных героев, романтика и лирика великих классиков на фоне сурового дыхания войны, с резко наступившими страхами ожиданий, похоронками, душевной тоской и все возрастающей стойкостью характера, особенно в месяцы вражеской оккупации города.

- Горюшка хватили мы с лихвой. Учеба с августа 42-го прекратилась, кругом страх и разруха… Школу, такую красавицу, немцы сожгли. Не дай бог, узнали бы, что муж мой, Ян Прохорович, офицер, а отец – Владимир Пахомович, хоть и рядовой, воюют против них на фронте. Я вышла замуж еще студенткой второго курса за выпускника факультета естествознания нашего же института. На руках у меня осталась двухгодовалая дочь Алла. Как выживали? Не сломились, не утратили вместе с мамой Екатериной Гурьевной веру: наши все равно придут…

Уже через несколько дней после освобождения Невинномысска от оккупантов в школе возобновились занятия. Для старших классов уроки проводили в просторной конюшне, да-да - конюшне, которую некогда построил бывший заводчик Лапин… Поставили печки-буржуйки, принесли кто что мог из соседних Рождественки, Ивановки, Новой Деревни и других окрестных сел: табуретки, скамейки, столы, словом, немудреную старую мебель. На школьный обед, если можно его так называть, давали по 50 граммов хлеба и по 10 граммов сливового повидла. Топить было нечем, ни дома, ни в школе.

- Не могу забыть страдалицу Марусю – нашу школьную уборщицу, - печаль в голосе Евдокии Владимировны. – Муж ее погиб, осталось трое мальчишек. Помогали всем миром. Мне было тогда 25 лет, а единственному мужчине – нашему завучу Ивану Михайловичу Кулёмину – 75.

Исповедь учительницы о времени и о себе – не для размеров газетной статьи. Детали из ее воспоминаний бесценны, прежде всего потому, что она ничего не желает сглаживать и смягчать.

По собственному краеведческому опыту проникновения в историю военного тыла хорошо знаю: нет незначительных тем. Евдокия Владимировна бережет для дочерей и внуков несколько особенно дорогих ей, заветных папок. В них фронтовые письма и фотографии мужа, с которым в Ставрополе прожила ладно и счастливо 47 лет. Письма о разлуке откровенны и целомудренны. Они помогали перенести невзгоды и мучения, горечь потерь, особенно в первую пору войны.

А еще бережет старую-престарую скрипку, с которой ее муж Ян Прохорович, офицер истребительного противотанкового артиллерийского полка, никогда не расставался, опровергая пословицу, мол, когда говорят пушки, молчат музы.

- Когда в июне 41-го они грузились в эшелон, Яну Прохоровичу в порядке исключения разрешили взять с собой скрипку. Берегли, как могли, в обозе, в штабных машинах. Согревал солдатские души, благо владел инструментом с детства… А однажды в бою от осколков мины, кажется, в Польше, скрипка разлетелась в щепки…

Тяжелые фронтовые ранения, кто из бойцов их не знал, не переносил. У Яна Прохоровича их было два. Выжил и снова в строй. Но скрипка, скрипка - потеря невообразимая…

- Не печалься, командир, - сказали разведчики, - раздобудем другую.

- Уж не знаю, как раздобывали на немецкой земле, но вот она, только покрупнее и побасистее той, - показывает Евдокия Владимировна.

Держу в руках инструмент, о котором специалисты могли бы сказать многое. Как сумел, прочел внутри деки (перевожу с немецкого):

«Точная копия В. Хойера. Шёнбах под Эгером в Богемии скрипки Антонио Страдивари, исполненной в Кремоне 1746 г. Музыкальный торговый дом Глатц. Шлезвиг – Голштиния».

Не мне судить о достоинстве и ценности этой скрипки. Но факт, да еще вещественный, - свидетельство большой и, как мне представляется, красивой жизни двух воспитанников Ставропольского педагогического института. А сколько их за почти 75-летнюю историю теперь уже крупнейшего на Северном Кавказе университета, с их трудовыми, боевыми, научно-творческими судьбами.

Они, и это понятно, разнились и разнятся поныне мерой дарования и пристрастиями. Они гордятся и помнят наставников, оставаясь детьми своего времени. Однако сумели же взять от него все лучшее, яркое, незамутненное, пронести через свою короткую или долгую жизнь.

Знаю не понаслышке: война, а тем более 41-й год не сберегли многих документов, а время не пощадило очевидцев. Тем дороже каждая сохранившаяся записка, фотография, письмо – доказательства магической неслучайности момента. Жизнь, которую нельзя вернуть, но ее можно и нужно вспомнить.