Не хочу читать Набокова...

А все потому, что «скучно, господа!»… И кто виноват, судить трудно. Скорее всего, и писатель, и драматург вместе: один – предлагая до зевоты банальный сюжет, другой – не сумев вырваться за рамки этой банальности. За них это постарались сделать, используя богатый арсенал сценических средств, режиссер-постановщик Олег Рыбкин и художник-постановщик Илья Кутянский. Приглашенные первый из Москвы, второй из Петербурга, они добросовестно и не без вдохновения отработали творческий контракт с театром. Тем не менее к середине второго действия «история одного преступления» (так заявлено в программке) вызывает четкое желание приступить к финальным аплодисментам, на которые наш ставропольский зритель никогда не скупится. Он и на сей раз подбадривал актеров в нескольких эпизодах, с любопытством разглядывая эффектные декорации.

Кстати, именно декорации, по-моему, стали самым подвижным и самым действующим персонажем спектакля. Разумеется, не только потому, что здесь то и дело прокручивается центральный круг сцены, меняя «кадры» почти с кинематографической динамикой. Порой эта динамика даже утомляет, но – самую малость, ведь главную свою задачу она выполняет: и «подталкивает» вперед анемичную драматургию, и активно включается в прорисовку характеров героев, и поднимается до вполне читаемых философских обобщений. И пускай эти обобщения тоже не слишком свежи (см. предыдущий абзац), но декорации успешно ведут свою роль, сохраняют динамику и значительность собственного присутствия. Более того, именно в активности оформительской части спектакля лучше всего, мне кажется, проявилось органичное сочетание усилий режиссера и художника, слаженным дуэтом идущих к единой, вместе продуманной цели. Другой вопрос в том, что сколько бы ни вложили они при этом смысла и таланта, драматургический скелет, увы, все тот же. Но, впрочем, продуманность действий постановщиков говорит о сознательно взятой на себя ответственности – за все!

Немало способствуют активности оформительской составляющей удачно вписанные в нее манекены – краса и гордость главного героя - владельца магазина. «Ожившие» марионетки выходят за пределы витрины, пародийно повторяя своими роботоподобными, «механическими» движениями реальные ситуации и характеры спектакля. И тут тоже перед нами – многослойный смысловой пирог: сначала как будто заполняя паузы между основных сцен, манекены вдруг начинают жить своей жизнью, их зазеркалье – уже и не отражение, и не пародия, а нечто самостоятельное, самодостаточное, язвительно-ироничное. Не просто изящно-элегантны в этих джентльменах-роботах актеры Владимир Зоря и Владимир Лепа, безмолвие их «шарнирных» персонажей оказывается красноречивее и выразительнее иных вроде бы и весьма насыщенных сцен. Оба артиста демонстрируют замечательную пластику, и если В. Зоря – давно признанный мастер подобного перевоплощения, то его молодой партнер В. Лепа в таком качестве стал в этом спектакле приятным открытием. И пластика их – не просто отточенность заученных движений, но хорошо осмысленный исполнителями процесс, делающий их сцены спектаклем в спектакле, логичным и очень выразительным.

Они же более обезличенны, но зато страшновато-забавны в образах санитаров, раз за разом методично проносящих мимо оторопелых героев и публики трупы… Страшилка на уровне киношного триллера действует на зрителя стопроцентно, поскольку слишком хорошо знакома нам всем по теле-впечатлениям. Штампы киноэкрана давно стали безотказными отмычками зрительских сердец, своего рода кодами массового пользования. Вроде той дубовой рекламки, которая в последние дни неожиданно пригодилась-преломилась в политический анекдот: «как, у вас еще нет демократии?..». И сразу всем все ясно. Так и здесь кошмарный лик смерти в двойном портрете санитаров-похоронщиков провоцирует кучу ассоциаций – от сознания пресловутой бренности бытия до прописного «не рой яму другому». При этом и волосы почти дыбом, и одновременно весело: ай да молодцы ребята, не боятся штампов, а крутят ими по своему хотению, и ведь хорошо получается!

Если бы эта авторская смелость сопутствовала еще и литературному началу, каков бы был эффект…

Вслед за манекенами, точнее вместе с ними, однозначно великолепен в спектакле заслуженный артист РФ Михаил Мальченко, предстающий в нескольких ипостасях – то он железнодорожный служащий, то хозяин сдаваемой юному герою квартиры, то кондуктор. И всюду актер протаскивает нечто общее, сквозное – эдакое веселое сумасшествие брызжет из его глаз, сумасшествие как дар юродства, дар проникновенного шутовства, все-е знающего про эту жизнь и про нас с вами. При том, что рольки все – маленькие, почти без текста, а сделаны виртуозно. Когда за спиной персонажа маячат недосказанные, но ощутимо витающие в воздухе подтексты, зрительское «серое вещество» получает самую изысканную пищу для размышлений. Мальченко разбрасывает нам эту «манну» щедро, от всей своей вдохновенной актерской души, он и сам словно купается в созданном им облаке философской хохмы – сатир, дурашка и едва ли не мефистофель…

Дальше уже труднее высказываться. Потому что, любя актеров за само Актерство, не люблю обижать их, а выходит иногда, что без этого не обойтись. Что актеры от режиссуры зависят, все мы понимаем, и при случае – сочувствуем. Но, согласитесь, ценим-то мы их за творческую индивидуальность. «Король. Дама. Валет» - классический образец любовного треугольника, который разыгрывает исполнительское трио заслуженного артиста РФ Михаила Новакова и артистов Ирины Баранниковой и Ильи Калинина. И трио это стало главной жертвой той самой банальной драматургии, превозмочь которую оказалось не по силам смелому дуэту постановщиков. Хотя усилия прилагались, что очевидно. Правда, в каждом случае с разной степенью успеха. Всех трех объединяет достойная похвал профессиональная старательность. Все трое тянут заданную лямку достаточно дружно, и ансамбль, в общем, как-то складывается. Но ансамбль этот страдает какой-то опять же общей недостаточностью. Актеры действительно «разыгрывают» треугольник, а его все-таки, наверное, нужно на сцене прожить, не полагаясь на заданность «карточной» ситуации. Тем более что она оборачивается коварной ловушкой: вы думали, что я простая, ан нет!.. Бермудским этот треугольник не назовешь, но свои подводные рифы нашлись, особенно для «дамы» и «валета».

Наиболее достоверен «король», что и понятно, опыт М. Новакова позволяет актеру прорываться за рамки, но постепенно он растрачивает интерес к своему герою, и к финалу тот словно тускнеет, теряет первоначально взятый тон оптимиста-живчика, этакого преуспевающего делового человека, обладателя магазина, красавицы-жены и безоблачной убежденности в своей человеческой состоятельности. Эта линька характера не дает возможности выстроить его персональный катарсис, хотя, видимо, по замыслу таковой предполагался. И «король» на поверку – лишь ограниченный самодовольный мещанин, да и только.

Еще более мещане, несмотря на юный, располагающий вроде бы к романтичности возраст, «дама» и «валет». Штампы, столь успешно и живо примененные в оформлении спектакля, оказываются неприемлемы в лепке характеров. Как нельзя стать элегантной, едва облачившись в модное платье, так невозможно просто взять и превратиться в действительно страдающую от запретной любви натуру. Почему-то героиня И. Баранниковой не кажется ни страдающей, ни вообще любящей. Тогда неясно, зачем бы ей хотеть смерти нелюбимому супругу. И тогда, как карточный домик, рушится весь заданный ход событий, и пропадает смысл спектакля… Ненамного превзошел партнершу в глубине чувств и «валет» И. Калинина, хотя актер сам по себе более искренен, но и он – скорее схема, чем рыцарь печального образа. То ли актера годами передерживали на слишком малых ролях, то ли самому ему недостает творческого размаха… Роль Филиппа – шаг вперед для него, и вместе с тем - как бы и «шаг на месте». Вот и выходит: страсти должны кипеть и рваться в клочья, а они только скользят по поверхности нашего восприятия. И на таком фоне выигрывают фигуры второстепенные, подобно спортивной Эрике ( арт. Наталья Симанкина), нагловатой фройляйн с фашистскими и одновременно панельными повадками: так и ждешь, что либо она гаркнет бессмертное «Хайль!», либо предложит себя смазливому недорослю. Она почти предпочитает последнее, умудряясь при этом остаться приличнее «пылких» любовников, «в порыве чувств» раскидывающих бренные одежды и сверкающих перед залом голыми коленями и проч. Вот уж в чем театру не следовало бы состязаться с кино и ТВ, так это в пошлом натурализме.

Нынче много и часто сравнивают наше время с началом прошлого, ХХ века. Примет общих действительно можно найти немало, начиная с навязывания обществу духа делячества, а не дела, доходящей до цинизма прагматики, потребленческого угара и заканчивая псевдо-неоавангардизмом масскульта, претензиями на декаданс со стороны скандального примитива «от культуры». И, наверное, не случайно современные драматурги и режиссеры обращаются и к такого рода литературе: аналогии порой дают поразительный эффект. Но тот прагматизм и тот декаданс носили принципиально иной характер уже в силу своей тогдашней новизны и первородности. Нынешние «вторичные признаки» потерты от столетней носки или, наоборот, залежались в забытых сундуках истории и несет от них, извините за выражение, таким мещанским нафталином, таким чувственным убожеством, что не удивлюсь, если у Набокова все же было чуть глубже. Самую малость. А читать все равно не хочется…