Жить за себя и за отца: о судьбе ставропольчанки, пережившей войну

Папка безмерно любил свое двухлетнее чадо по имени Маша. Как будто чувствовал, что рядом им быть суждено недолго. Когда объявили, что началась война с немцами, его сразу призвали на фронт. К их скромной землянке подъехала полуторка, в кузове которой уже сидели несколько мужчин. Максим наскоро обнял и расцеловал всех своих домашних: жену, ее родителей, годовалую дочку Любу. Старшая Маша впилась в него ручонками и так прилепилась головкой к крепкой загорелой шее, что пришлось силой отрывать ее от родителя. Она ревела, брыкалась и вырывалась, а потом еще долго не могла успокоиться.

– Вернусь, значит, заживем лучше прежнего, а если нет – ты живи за меня, доча!

Этой сцены и этих слов малышка, конечно, не может помнить в силу возраста, но об этом постоянно рассказывали ей мать и бабушка. И потекло время медленное, тревожное и голодное. Пришло несколько писем от отца. В последнем он докладывал, что находится в низовьях реки Вислы и что скоро они будут форсировать Днепр. Дальнейшая судьба его неизвестна. Пришло извещение, что рядовой Максим Семёнович Налесников пропал без вести.

А потом фашисты оккупировали Ставрополье. Они выгнали из землянки и семью Налесниковых. Две женщины и двое маленьких детей обосновались в погребе, стараясь лишний раз не показываться на глаза постояльцам. Но Маша была такой егозой и пронырой, что улизнула от присмотра взрослых и оказалась на улице. Очень уж хотелось узнать, почему их не пускают в хату, вот она с разбега и грохнулась о входную дверь. Ее открыл здоровенный дядька. Он протянул девочке руку, и она доверчиво ответила на этот жест.

В комнате было полно людей, все они были в одинаковой одежде, и все возились с железками. Разбирали, чистили, протирали их. Это было оружие. Дядька что-то непонятное сказал, и все так громко засмеялись, что девочка очень испугалась. Но немец, освободившись от ее ручонки, взял со стола котелок, вручил ей и выпроводил за порог. Ноша была такой тяжелой, что она еле тащила ее двумя руками, пока преодолела долгие пять или шесть метров до подвала.

Увидав дочку с таким багажом, мать подумала, что та украла еду у немцев, и тут у нее случилась истерика. Она стала избивать и без того перепуганного ребенка, в ужасе выкрикивая:

– Теперь из-за тебя нас всех расстреляют!

Если бы не бабушка Матрёна, она, вероятно, задушила бы в порыве гнева собственное дитя подвернувшимся под руку шарфиком. А к вечеру к ним заглянул немец и сказал, чтобы освободили котелок.

Мать у Маши строгая была, нрава жесткого, а порой даже и жестокого. Наверное, ей было стыдно, но она не переломила свой характер, так и не приласкала избитую дочку.

Две недели потом бабушка отхаживала Марусю, залечивая синяки, ссадины и распухшую хрупкую шею. Когда девочка засыпала, она пользовалась моментом и выговаривала:

– Что ты творишь, Катька? Я пятнадцать детей родила, всех Бог забрал, и только ты, непутевая, осталась!

Когда Дивное освободили от оккупантов, Екатерина разругалась с матерью и уехала в Астраханскую область, бросив на прощанье:

– Да что мне дети, я еще нарожаю! Моя судьба пропадает, я жить хочу!

Больше девочек никто не бил, младшую забрала бабушка по отцу, а Маша осталась дома с бабушкой Мотей. Как могла, заботилась она о ней и все ждала чуда: а вдруг зять жив, ведь никто не видел его мертвым. Закончилась война, стали возвращаться домой фронтовики. И у них, и у тех кто пришел из плена, расспрашивала она о бойце Максиме Налесникове, но никто ничего о нем не слыхивал.

Маша окончила три класса и, хоть учиться ей нравилось, школу бросила. Пошла собирать колоски в колхоз, там хотя бы кормили – треть собранного зерна полагалось выдавать в качестве оплаты. Голод в послевоенные годы был такой, что даже мыши в сараях не водились. Бабушка варила из зерен клейкий суп или пекла лепешки пополам с травой. Тем и жили.

Потом нашлась работа более серьезная – около овец. Это оказалось делом непростым. Гоняли отары на Черные земли и обратно, путь этот можно было преодолеть за две, а то и три недели. Марусе двенадцать лет было, когда однажды, возвращаясь с черноземельского пастбища, впала она в непреодолимую тоску по дому. Чабаны с отарой уже почти дошли до родного села, оставалось какой-то десяток, максимум полтора десятка километров до финиша, а ей и вовсе показалось, что рукой подать. Бросила она отару на попечение взрослых и устремилась напрямую к дороге. Уже представляла, как обнимает ее бабушка. А тут вдруг повалил снег, да такой, казалось, что не снежинки с неба падают, а снежки. Замело все тропинки, все приметы и следы. Несколько часов плутала маленькая странница, стараясь найти хоть какие-то ориентиры. И когда почти совсем выбилась из сил, вдруг увидела – знакомый джулун (переносная войлочная кибитка) возвышается среди снежной пустыни. Получается, к своей отаре и вернулась.

А через два года, в 1953-м, случилась лютая зима с настоящими сибирскими морозами и метелями. Сколько скотины пало в тот год, сколько отар в степи сгинуло вместе с чабанами! Мария Максимовна вспоминает:

– Овцы к весне всю подстилку съели, все базы обгрызли, овцематкам пора котиться, а они от слабости встать не могут. Плачешь-плачешь над бедной животиной, разгребаешь перед ней снег, чтобы найти прошлогодний кустик, уговариваешь, чтоб жила, ягненочка своего спасала. Она, как человек, на тебя смотрит, словно все понимает, и в глазах такая невыносимая боль…

Мария выросла, уже совсем взрослой стала, семнадцатую весну свою встретила. Не могла она больше жить в степи подле овец, вдали от ровесников. Очень хотелось ей, как отец, стать шофером, мир посмотреть. Как-то во время одного перегона овец с Черных земель на пятигорский мясокомбинат купила она пару книжек по устройству грузового автомобиля. Пока ожидала очереди на приемку животных (а это, как правило, две-три недели), учебники эти чуть ли не наизусть выучила. Вскоре и права получила, а с ними и новую интересную работу. Доверили ей водовоз. Вот это была жизнь – за рулем! Потом на катке асфальтированную трассу на Элисту вела. Позднее до легковой дослужилась – на «Москвиче» вместе с буфетчицей развозили обеды по объектам.

А когда замуж вышла и дети появились, муж (кстати, он тоже шофер) ее «уволил», перевел на другую, более женскую работу. Стала она заведующей складом запчастей, а потом инженером отдела кадров в одном из дивенских предприятий. Теперь вот уже больше 30 лет она на пенсии. Довелось испытать за всю жизнь немало лиха. В подростковом возрасте пережила самоубийство единственной сестры Любы, которая сильно горевала, что не досталось им материнской любви. Еще Марии суждено было взрослого сына похоронить и почти сразу же мужа. Мать к старости вернулась в Дивное, но доброты и ласки в ней не прибавилось. Никаких детей она себе больше не нарожала. Правда, нашла нового мужа, а когда умерла, остался он на попечении Марии Максимовны. Ей всех жалко, ухаживала она за ним, как за родным.

Сейчас смысл ее жизни – сын Костя, внуки и правнуки. Ей в этом году 86 исполняется, но она по-прежнему не может сидеть без работы. Еле дождалась весны, чтобы выйти в огород, убрать в нем зимний беспорядок, посадить цветы и все, что нужно для деревенского питания. Скоро уже и картошку можно будет копать.

– Знаю, что дети и внуки не похвалят меня за это, а все равно беру в руки тяпку, – виновато улыбается неугомонная труженица и невольно прячет покрученные артрозом руки. – Знаете, как хочется чувствовать себя нужной и сильной. Мне ведь два срока жизни отпущено – мой и отцовский, как он и просил.