Петрович

Похоже, что клева не будет. Опять этот в черном стоит за спиной. Молчит. Глаза водянистые, и не моргает почти. Ну разве это рыбалка? О, клюнуло, кажется! Карп серебристый. Красавец! Ну и пусть стоит себе. Истукан черный. Жара, а он на все пуговицы… Фрак бы еще надел.

Петрович оглянулся и нервно сглотнул слюну. Сказать бы ему!.. Сплюнув, снасти смотал и мимо прошел.

Ночью приснилось Петровичу, что незнакомец – он сам. И будто пиджак этот черный так в шею въелся – не отодрать. Кричать стал, а тут ему зеркало принесли. И чув-ствовал, что смотреть не надо, да разве удержишься… Жуткая рожа оттуда навстречу. Бельма навыкате – яйца куриные. Проснулся, а сердце не бьется. «Что это, умер что ли? – прошевелил губами Петрович. – А пенсия как же? Рыбалка?» Нет, бьется, но как-то уж очень неслышно.

Утром принесли пенсию. Петрович на радостях в буфет заглянул. Выпил и долго смотрел на бутерброд, облепленный мухами, будто бы черной икрой. От не отпускающей слабости и жары его слегка подташнивало.

К вечеру Петрович был пьян. И даже пытался плакать, вспоминая армейскую службу и двух не расстрелянных им дезертиров, которые все же замерзли в санях по дороге в штаб. Потом его вырвало мутной слизью, и стало совсем плохо…

Наутро – рыбалка. Азарт! И клев пошел. Хорошо! Ни будущего. Ни прошлого. На кончике поплавка – настоящее. И шорох за спиной… опять… Петрович оглянулся и, никого не увидев, успокоился было. Но хрустнула ветка, и рядом услышалось частое нарастающее дыхание. Петрович схватил под ногами увесистый грязный булыжник и, взвизгнув, с отчаянной силой швырнул его в гущу листвы. В кустах захрипело… и стихло.

Через минуту он выволок оттуда огромную черную суку с набрякшими фиолетовыми сосками. Опять подступила слабость. Он оскользнулся и вдруг оказался по горло в воде. И морда собаки зловонными оскаленными клыками уткнулась ему в подбородок.

Из памяти выбило, как выбирался на берег… Очнулся от приступа дрожи, из глубины живота ползущей к зубам и конечностям. «Нелепость!..» – подумал…

– Судьба-а! – детский голос буравчиком врезался в мозг.

– Судьба-а! – откликнулось эхо.

– Дядь, вы собаку не видели? – из зарослей обозначилась голая голова в накрапах зеленки.

– Судьба – это кличка такая?

– Ага.

Лицо мальчишки с огромными немигающими глазами показалось знакомым Петровичу. Осев на землю, он вяло махнул рукой, и лицо исчезло.

– Сю-сюрреализм?.. – выдавил вдруг Петрович непонятное самому себе слово и замер, обернувшись к реке.

В прозрачной воде шевелил рукавами изношенный черный пиджак.