Безответная любовь

В пятнадцать лет он влюбился в одноклассницу Зинку, тощенькую девчонку с волосами цвета соломы. Почему-то она казалась ему героиней его любимого романса, и он напевал его то и дело:

Мне стан твой понравился тонкий

И весь твой задумчивый вид,

А смех твой, и грустный, и звонкий,

С тех пор в моем сердце звучит.

Правда, Зинка и задумчивый вид никаких точек соприкосновения не имели, да и смех ее назвать можно было скорее визгливым, чем звонким, и грусть ему свойственна была не больше, чем вороне колоратурное сопрано. Но это стало ясно ему гораздо позже, когда прошла влюбленность. А пока даже то, что она пуста, как жестянка из-под консервов, казалось ему не недостатком, а милым и привлекательным качеством.

Итак, он был влюблен по уши, однако понимал, что между ними лежит непреодолимая пропасть. Он был неглуп и очень начитан, но беда заключалась в том, что одевался он бедно – в серую выгоревшую на плечах рубаху и синие фланелевые штаны, до белизны вытертые на коленях. Время было нелегкое, послевоенное, отец его погиб на фронте, а мать получала в колхозе на трудодни только пшеницу и ячмень, и деньги в их семье были такой же диковинкой, как мороженое в хижине какого-нибудь обитателя джунглей вроде папуаса. Зинка же была дочерью одного из самых значительных лиц в селе – сапожника. Отец ее, по кличке «Завря-за-щувяками», был, как и полагалось сапожнику, убежденным пьяницей, но деньги зарабатывал такие, что их хватало не только на водку, и дочь его слыла в классе чуть ли не аристократкой: у нее было два или три красивых платья из креп-жоржета и белые туфли из настоящей кожи, а не парусиновые баретки, как у всех остальных.

Наш юный Ромео мучительно страдал от этого социального неравенства, а потому все никак не осмеливался открыть Зинке тайну своего сердца, боясь, что она бесцеремонно высмеет его.

С большим трудом удалось ему преодолеть робость, и тогда он поступил так, как было заведено в те времена, - передал ей через ее лучшую подругу Валю предложение дружбы.

Всю ночь он не спал, ожидая решения своей судьбы.

Влюбляться ему приходилось и раньше. Впервые случилось это, когда он был еще первоклассником. Его сердцем завладела, сама не подозревая об этом, девушка лет двадцати. Красивая, с длинными не по моде распущенными волосами, одетая в легкое белое платье, она совершенно не похожа была на сельских девушек. Она так хорошо играла в волейбол, что он был готов часами, сидя на бревне, любоваться ею. Имени ее он не знал. По-видимому, она приехала откуда-то из города в гости к родственникам.

Но лето закончилось, и она перестала появляться на волейбольной площадке - наверное, уехала домой, и в сентябре его любовь переключилась на соседку по парте. Кажется, ее звали Леной. Однако она оказалась еще более робкой и молчаливой, чем он, и вскоре его влюбленность как-то сама собой испарилась.

А вот теперь, подобно снежной лавине, обрушилась на него новая, последняя в жизни, как ему казалось, любовь. Сильнее, чем Зинку, он уже никого никогда не полюбит, и, если она отвергнет его, само существование потеряет для него всякий смысл.

На другой день, на первой же перемене, он отозвал ее подругу в сторонку и дрожащим от волнения голосом спросил:

- Ну что?

Та, сделав скорбную мину, хотя, как ему показалось, едва сдерживая смех, сказала:

- Зинка говорит, что с таким оборванцем она дружить не хочет - ей стыдно.

Солнечный день для него погас: любимая нанесла ему убийственный удар под дых. Хотелось разрыдаться, но он, собрав все свои силы, саркастически, как ему казалось, усмехнулся и равнодушно заявил:

- Ничего, перезимуем! Это я просто пошутил! Скажи ей, что дружить с такой дурой меня палкой не заставишь!

А потом на каждой перемене он острил и громко смеялся, будто ничего не случилось, хотя на душе скребли звери покрупнее кошек. И только дома дал он волю отчаянию. Тем не менее совсем немного времени понадобилось, чтобы любовь его улетучилась, как едкий дым из пробирки на уроке химии. Теперь, когда он присмотрелся к Зинке без розовых очков, он обнаружил, что прежняя дама его сердца приходит в школу с немытой шеей, непричесанная, с грязью под ногтями.

И как это мог он столько времени не замечать того, что она не намного умнее курицы, что, кроме нарядов и сплетен, ничто ее не интересует, что кличка у нее неблагозвучная - Шкураток, что любимые выражения у нее: «А ну тебя в пыль!» и «Иди ты в канаву!» и что, вызванная к доске, она несет нечто несуразное и, как подарку, радуется каждой выплаканной тройке?

При всей своей застенчивости он обладал довольно язвительным языком и вскоре создал ей такие условия, что она вместе с подругой перевелась в параллельный класс и потом обходила его десятой дорогой.