Попрошайка

Иногда я слышал, как она предлагала купить у нее конфеты. «Ребят, купите сладости», - говорила, и все будто в пустоту. Толпы людей каждый день проходили мимо нее, а кучка конфет в коробке была неизменна: едва ли кто-то из прохожих за все это время купил у нее хоть что-то. Не покупал и я. Потому что боялся, потому что брезговал и потому что живу в России, а студенты здесь, как правило, на такое не тратятся.

По пути к тому банку и после него я видел десятки подобных этой женщине людей - отчаявшихся, униженных, оскорбленных, которые так же, как и она, искали в поглотившей наше поколение пустоте хотя бы подобие той соломинки, за которую можно было бы ухватиться, чтобы вытащить себя с самого дна нищеты. И хотя попытки эти были тщетны, а всякое питание надежды - пустой тратой времени и сил, они продолжали заниматься этим. Будто бы машинально, будто они были запрограммированы на то, чтобы, склонившись с вытянутой рукой перед такими же обычными людьми, просить у них милостыню. Я помогал им, пока был в состоянии. Бывало, дам пять или десять рублей очередной бабуле, которая, вся трясясь и проговаривая в завернутый на лице шарф очередную молитву, просит «копеечку на хлебушек». Но когда моя «щедрость» начала отражаться на моем кошельке, я перестал: понял, что если так продолжится, то не далек будет час, когда и я сяду на кусок картона на асфальте и вытяну вперед руку.

...Та женщина почти ничем не отличалась от всей остальной массы бедняков. Она была одной из немногих, кто не просто безвозмездно просил денег, но предлагал за них какой-нибудь товар, в данном случае конфеты.

Часы показывали 18.00, когда я, проходя мимо банка, остановился, чтобы закурить: дул сильный ветер, и мне пришлось всячески изворачиваться, прикрыв пламя зажигалки ладонью, чтобы зажечь сигарету. Закурив, я пустил струю обильного дыма и увидел за ним очертания этой женщины. Она смотрела на меня, положив ногу на ногу и держа локти на спинке скамьи. Я задержал на ней взгляд, и мы какое-то время смотрели друг другу в глаза. Только тогда я заметил, что вместо зрачка на левом глазу у нее белый шрамик, напоминающий плохо нарисованную молнию.

- Сигаретки не будет? - спросила она. Голос ее звучал уверенно, но немного устало.

Помедлив, я достал из пачки две штуки и протянул ей. Одну она засунула в нагрудный карман своей жилетки, а другую прикурила от моей зажигалки.

- Спасибо.

Я подумал, что спешить мне некуда, и с ее позволения сел рядом. Несколько минут мы молча курили. Я поглядывал на нее, ожидая, что она скажет что-нибудь. Но она молчала. У нее были черные кудрявые волосы, нос с легкой горбинкой и тонкие засохшие губы. Она курила элегантно - так, как курят женщины, для которых сигарета является частью жизни. Встреть ее при других обстоятельствах, я и подумать бы не мог, что она безнадежно продает конфеты на улице.

- А я ведь раньше работала в этом банке, - вдруг прервала молчание она, ткнув сигаретой в зеленую вывеску, начинавшую потихоньку светиться - надвигались сумерки.

- Правда? Кем?

- Главбухом. Целыми днями в цифрах: десятки, сотни, тысячи, миллионы. Считай, все эти нолики и единички были для меня как воздух. Жила только ими, - она вздохнула.

- И что случилось?

- Уволили. Насолила я шефу. Не захотел он держать у себя в бухгалтерии мою высокомерную личность. Я, видите ли, плана не придерживаюсь, отсебятиной занимаюсь. А я ведь как лучше хотела, да, прав был Черномырдин: у нас в стране «как лучше» не получается. Вот и сижу теперь здесь, прямо перед этим самым банком, где когда-то работала, и торгую конфетками. Не хочешь, кстати? - она достала из коробки «Москвичку».

Я отказался - мне было нечем платить.

- А ты вот зря отказываешься. Я за бесценок, их все равно никто не покупает. Сегодня за бесценок ничего не бывает: ни тебе конфет, ни хлеба, ни жилья. А я шоколадку за бесплатно предлагаю, да ты отказываешься. Другой бы не отказался.

Поддавшись, я все же взял конфету.

Она замолчала, продолжая курить и смотря на вывеску банка. Ничто, кроме потрепанной одежды, мешков под глазами и этой невинной коробочки рядом, не выдавало в ней бедного человека. Было очевидно, что это образованный, умный и, что самое главное, рассудительный человек, чей рассудок не тронулся от безысходности, как у многих других, подобных ей. Мне хотелось сказать что-то умное или воодушевляющее, чтобы поддержать разговор, но ничего в голову не приходило.

- А почему не устроились в другое место? - спросил я.

- Не брали меня уже никуда. Шеф постарался: такую характеристику дал, что меня в более или менее нормальные банки даже на порог не пускали.

Она достала карамель, я молча взял. Спустя минуту она медленно встала, взяла свою коробку и, поблагодарив меня за сигарету, тихим шагом ушла.

Через какое-то время по пути домой мне встретилась попрошайка. Несмотря на довольно позднее время (солнце уже почти ушло за горизонт), она сидела посреди безлюдной улицы и смотрела куда-то в небо. Кинув в стоявшее рядом пластиковое ведерко мелочь, я, подумав, что мне некуда спешить, сел рядом с ней. Какое-то время мы молчали, пока она, слегка наклонив в мою сторону голову, не сказала:

- А ведь я когда-то была учителем…