Юлия Каунова: И не забылась та война

Надежда Федоровна, моя рассказчица, по мужу Долгополова. Маму звали Александрой Петровной, отца – Федотом Силантьевичем. Жили Горбачевы в селе Прасковея Буденновского района Ставропольского края.

Свою Шурочку Федот Горбачев увез прямо со свадьбы: о предстоящих переменах в жизни любимой девушки ему письменно сообщили в армию друзья. С друзьями и выкрали невесту, выманив из избы в разгар веселья. Шурочку замуж выдавали не по любви. Родители сговорились, не обращая внимания на девичьи слезы. Была Шурочка высокой и стройной красавицей, а Федот едва ей до уха доходил, но любили они друг друга с детства светлой и взаимной любовью.

Шура оказалась очень плодовитой, до сорока лет рожала девятнадцать раз, последнего родила накануне войны. Многие младенцы умирали, не дожив до года. Выжили и выросли всего пятеро – три парня и две девочки. Выжил и младшенький Коля.

Первым в семье на фронте погиб призванный в ряды Красной армии еще в сороковом году - гордость Шуры и Федота - сын Иван. Повидавшая горя Шура никак не ожидала от судьбы, что взрослых, сильных и красивых мальчиков способна скосить все та же прожорливая смерть. Рыдали над похоронкой всей дружной семьей. Даже четырехлетняя Валюшка оплакивала погибшего брата. Что она там понимала, никто не интересовался.

Наденьке исполнилось тринадцать, когда вошел в призывной возраст брат Василий. Середина 1942 года: на ставропольскую землю, на Северный Кавказ зловеще наползала немецкая орда. Василий получил повестку - и мать словно умерла, но любимый и любящий Федот сумел настроить жену на волну жизни ради тех в поредевшей семье, кому, как никогда, требовались родительская опека и защита.

Отца призвали внезапно. Сколько горя и утрат способно вместить хрупкое женское сердце - одному Богу известно. От Василия известий не было до лета 1943 года. Бедная мать, обливаясь слезами по ночам, умоляла Господа сохранить жизнь красавцу Васе и мужу Федоту. Прасковею между тем оккупировали немцы.

Первыми шли стройными рядами, как потом они узнали, высокие и яркие итальянцы. Местный мальчик лет восьми встал на пыльной дороге и раскинул руки:

- Я не пущу вас!

Прасковейцы замерли – убьют мальчишку! Не убили, лишь спугнули с дороги, как воробья. Преимущественно в женских сердцах появилась надежда: может быть, не так страшен черт, как его малюют? Авось не станет иноземец лютовать в селе потомственных виноградарей.

За окнами небольшого домика Горбачевых было живописное место - канавка с родниковой водой на дне бормотала немолчно; четыре акации пышными кронами (природное укрытие от жаркого лета) нависали малой частью над канавкой, большей - над просторной поляной. К тому же было где присесть народу. По лицевому периметру домика Горбачевых проходила удобная завалинка. Именно это место и облюбовали для себя оккупанты. Здесь на глазах подростков резали и разделывали свиные туши, отрубали куриные и гусиные головы, разводили костры и готовили пищу.

Мать по-прежнему пропадала на колхозных виноградниках, откуда неизменно возвращалась с охапкой сухой лозы. Издалека, завидев дом, прибавляла шаг. Душа болела за четырнадцатилетнюю Надю: не обидели ли вечно пьяные мордовороты? Девочку не трогали, считая ее из-за худобы пигалицей, но она нужна была им ежедневно для ощипывания забитой домашней птицы, что тащили под акации со всех дворов Прасковеи наглые пришельцы. К сожалению, взрослая Надежда Федотовна припомнить не в силах, чем кормилась их маленькая семья в то время, перепадало ли хоть что-нибудь с вражеского стола. Забыла - и все тут!

Помнит свирепых украинцев в немецкой форме, которых сельчане называли бандеровцами и боялись больше, чем немцев и итальянцев. И не зря боялись. Именно группа бандеровцев однажды согнала еврейские семьи – стариков с жалкими узелками, беременных молодух, притихших детей и подростков - на край глубокого оврага, растянутого между селами Прасковея и Орловка. Надя с ребятами, затаившись на холме, с ужасом наблюдала за страшным действом: люди, дико крича, падали на колени и ползли, о чем-то умоляя безобразных тварей с автоматами в руках. И не нужно было догадываться, о чем просили они, охваченные смертельным ужасом, - о спасении жизней хотя бы маленьких детей.

Надежда Федотовна и в восемьдесят семь помнит образы сухонького старичка с узелком и рыдающей беременной женщины с малышом на руках. Никого не пощадили ряженые предатели.

Со дня расстрела еврейских семей отношение к немцам и их пособникам в Прасковее изменилось в корне - им отказали в человечности.

С места расстрела под покровом ночи Надя, таясь, привела домой черноволосую, среднего роста красивую женщину. Сколько дней или всего сутки она была у них, не помнит. Помнит только, что, со слов женщины, оступившись, она свалилась в овраг до начала расстрела. Куда на рассвете ее увела мать от греха подальше, Надя тоже не знает. Сельчане той ночью, спасая, вытащили из оврага и вывезли за пределы села всех не смертельно раненных людей, о чем стало известно лишь после войны.

А в те дни Надя со страхом смотрела с чердака даже на застывшие вражеские танки под акациями. Там немцы прятали боевые машины от советской авиации. Ни капельки не осталось в ней сомнения в том, что перед ней не обычные люди, а нечто такое, что и хищникам стыдно станет, если с ними сравнят их. Два чувства - ненависть и отвращение - охватили неокрепшую душу Нади. От пережитого наяву кошмара девочка оправилась не скоро.

Странно было наблюдать ей за одним полицаем по фамилии Поляков. Он рос вместе с погибшим на фронте братом Иваном, и до войны они считались приятелями. Поляков составлял списки неугодных ему людей, передавал немцам и тут же принимал активное участие в расправе. Жена Полякова ходила по Прасковее, пытаясь высоко задирать голову на короткой шее. О списках знали все и на Полякову вообще старались не смотреть. Дважды столкнулась Надежда Федотовна с Поляковой много лет спустя, уже зная о том, что брошенного немцами полицая отловили милиционеры, после чего он бесследно исчез. Случайные встречи, и оба раза жена полицая спешно ретировалась.

Могла погибнуть при немцах Надя Горбачева по глупости. Собака была у них ласковая, приветливая, но как-то, словно волка в нем почуяла, бросилась на проходившего немца и укусила за ногу. Вскинул оскалившийся фашист автомат, навел дуло на собаку, тут Надя и прыгнула, прикрыв ее своим худеньким телом. Чудом не успел фашист на гашетку нажать! Развернулся и ушел.

Еще помнит Надя чердак. На ночь всех детей мать загоняла туда, укладываясь с краю. Спали на соломе, укрываясь рядном, – так называлась самодельная грубая ткань. Надю мать обматывала какими-то тряпками – немцы часто заглядывали по ночам на чердак и светили фонариками в лица. В платочке лицо спящей Нади казалось детским.

С рядном у Нади была связана еще одна история. Было ей десять лет. По дворам ходили цыгане и выменивали всякую всячину на продукты и вещи. Надя впервые увидела воздушные шары и выменяла на них солидный кусок рядна. Никто не знал, что она сделала. Пока семья собралась, шарики успели полопаться, кусочки она выбросила в канавку. Отец хватился рядна не скоро, два месяца минуло. Совесть Нади была абсолютно чиста за давностью. Она сидела и деревянной ложкой вместе со всеми уплетала из общей посуды борщ. Отец впервые не сидел во главе, а ходил вокруг стола, по очереди пристально всматриваясь в глаза детей.

- Где рядно? – неожиданно спросил он.

Видимо, лицо Нади как-то выдало себя, возможно, она покраснела. На топчане у стола лежала парализованная тетка Соня, родная сестра матери. Мать тревожно смотрела на руки отца, он сворачивал плетку. И вдруг через лоб жгуче огрел ею Надю. От резкой боли девочка пронзительно завизжала. Тетка закричала, приподнявшись с топчана, мать бросилась спасать ребенка от побоев, а отец в запале отхлестал плеткой и Надю, и мать, и тетку Соню. До начала войны оставалось три года.

Похоронку на сорокадвухлетнего отца семья получила в 1943 году. Мать поняла, что даже при немцах она еще немного была счастлива, отвечая им на вопрос, где пан, - на фронте. В ней теплилась надежда на благополучное возвращение с фронта сына Васи и мужа Федота. Надежда дала трещину: от Василия по-прежнему не было вестей.

Летом в 43-м, когда уже не было немцев, в семье появилось две коровы. Пастуху владелицы сдавали рогатых кормилиц под расписку и получали под расписку, так как участились кражи скота. Подгоняя коров к дому в один из июльских вечеров, Надя увидела народ, наводнивший двор. В центре внимания сидел тощий, изможденный парень, узнать в нем здорового и красивого брата Василия было трудно. Оказывается, Василий целый год находился в плену у немцев. Дома Василий был не больше двух недель, а потом его увезли в штрафбат, так как бывшим пленным не доверяли. Скоро к двум похоронкам прибавилась третья. И тут заболела воспалением легких Надя. Когда спустя несколько суток она пришла в сознание, вокруг койки сидели с сострадательными лицами родные тетки, соседи, у изголовья тихо плакала несчастная мать. Надя поморщилась - резкая вонь щекотала ноздри, однако голова больше не раскалывалась на кусочки, сознание прояснилось.

- Мать спасла, - поведали родственницы. – Намочила в моче тряпки и завернула тебя, беспамятную. Так ты и лежала в них, пока температура не спала и лицо не зарумянилось. А мы сидели и ждали твоей смерти.

- Земля из-под ног только вот когда ушла, - грустно говорит Надежда Федотовна. - Лежу вот с инсультом, а все войну вспоминаю и вспоминаю. Прожила большую жизнь, а все вспоминаю, как перед приходом немцев закапывали во дворе с матерью мешок с пшеницей. Помню еще дядьку, мужа родной сестры отца, его на фронт не взяли по болезни, немцы заставили на них работать. Он многих спасал, предупреждая, что в списки черные попала фамилия. Все равно прилепили ему звание – полицай. Четыре дочери у него было, их всю жизнь вместе с тетками обзывали полицайками. Они выросли тихими и грустными. Дядька недолго жил, от тоски загнулся. Сидел на завалинке целыми днями после войны, никто к нему не подходил. Его немцы увозили с собой, а он потом вернулся и молчал. Помню, емкости со спиртом на железной дороге стояли, немцы в них гранаты бросали и радовались взрыву. Много детей после войны подрывалось на брошенных гранатах и минах. В земле находили. Еще помню, как соседку, красивую девушку шестнадцати лет Клаву Баранову, в Германию угнали, а ее сестра лет десяти все время у нас крутилась. Была Фенька кудрявая, черноволосая, немцы спрашивали: «Юда?», я заступалась: «Нет, она русская». И ее не трогали. А Клава Баранова однажды пришла истощенная, оборванная и страшная. Состав с пленными женщинами где-то под Ростовом отбили наши войска. Выпустив из вагонов, толпам плачущих от счастья землячкам сказали: «Идите на солнце и не заблудитесь». Они пошли и дошли до границы родного Ставропольского края, откуда их по две-три стали забирать попутные машины и обозы. Дома оголодавшую Клаву долго кормили по часам. Красавицей вновь она стала не скоро...