Легка на помине

Легка на помине

На помине, может, и легка

Та война афганская пустая.

Будет ли такой она в веках,

Не скажу, поскольку я не знаю.

 

Лишь предположу, что через век

Мало кто ответит из потомков,

Скольких потеряли человек

Безвозвратно. В качестве обломков.

 

Сколько не продолжено родов,

Сколько лжи не изгнано из сказок.

Не восполнить...

Сколько городов

 

Чернью биты траурных повязок.

Это хуже плесени. Смертей

Вытравить не сможет даже время.

Вирус, пожирающий детей

 

Без вины виновных поколений.

Прятали потери, как в траву

Убирают с глаз долой последы.

С нами это было. Наяву.

 

Внуки, знайте, в вас стреляли деды.

И чем дальше, тем гнилее знать,

Тем фальшивей, призрачней победы.

Может, и не стоит правду знать,

 

Подменяя суть слащавым бредом.

Русским или правда не нужна

По причине пресловутой лени,

Или знают: на роду война -

 

Каждому из русских поколений.

Ведь иначе мне не объяснить,

Почему свое еще не жили,

А уже вся боль моей страны

Так легка безумством на помине.

Раненый БТР

Когда моя броня была неуязвима,

И краска не сошла до оспин рыжей ржи,

Не бредил я судьбой скитальца-пилигрима,

И призраком себя в то время я не жил.

 

Мы были табуном. Таких, как я, пять дюжин.

Мы рысью и в галоп носились тут и там -

Где минимум дорог, и много троп верблюжьих -

Топча Маликов край по прозвищу Афган.

 

Где мало пастухов, где много мин и боли

Упрятано в земле для ног и для колес,

Монисто из причин для траурных застолий,

И зло плодило зло, и злость рождала злость.

 

В тот памятный мне день в Кабул вели колонну,

А в ней обычный сброд: братва-наливники,

Тентованная чернь несла кубы и тонны,

Патроны и муку везли грузовики...

 

Чихнув на этикет, дымили гарь КамАЗы,

Мне так не довелось ни разу рвать нутро,

Хотя я столько дыр по прихоти спецназа

Изведал, подвозя их в пекло на «контрол».

 

Случилось, как всегда, неистово и скоро:

Фугаса пасть меня лишила колеса,

И сразу с двух сторон с лихвой наслали горы

Пираний из свинца по наши телеса.

 

Бойцам не до меня: кто ранен, кто и хуже,

Забрали всех - ушли, остался я один.

С оторванной ступней, изранен и контужен,

Катящийся в овраг по руслу талых глин.

 

Вернулись ли за мной, мне это неизвестно,

Тоску перестрадал и больше не грущу,

Я выбрался тогда из той ложбины тесной,

Тропинку разглядев сквозь триплексов прищур.

 

Душманы, пастухи - никто меня не тронул -

Боялись или так мне истово везло,

Поныне колешу по призрачным законам -

Стал призраком себя, верша судьбы излом.

 

Сначала я искал свое родное стойло,

Но в картах не силен, хоть их осталось две:

Одна - СССР, теперь уже покойный,

Вторая - целый мир, что тоже не целей.

 

Когда меня несли барханы Кандагара,

Я встретил тени тех, что без вести, парней,

Они еще все там, их не тревожит старость -

Красивы и чисты в той юности своей.

 

Наверное, по ним грустит весной шиповник,

Наверное, в их честь он праведно цветет.

Я верю, их простил и самый ярый кровник.

Расплатой стала жизнь. Без сдачи. Под расчет.

 

А там, где врос Герат дувалами в суглинок,

Кяризы1 роют в рай предатели-сыны.

Позорная тропа их карм вильнула мимо -

Теперь они дотла - без рода, без страны.

 

Я их не осуждал, в плену пока я не был,

Храни от сей беды меня, мой вящий путь,

Я знаю, что жена, и дочь, и сын-наследник...

Их - каждого - простят... И в этом жизни суть.

 

Зеленый Чарикар. Здесь помнят о саперах.

Я видел место их палаток и жилищ...

Расспрашивал, и мне о них шептали горы

О праведных кротах израненной земли.

 

В Кабуле шурави в помине и в почете,

Хотя минуло лет немало с той поры,

Но пальцы пастухов сильней сжимали четки,

Когда я о войне просил их говорить.

 

Я выстрадал Кундуз, там было ехать трудно -

От остовов машин меня бросало в дрожь.

Сегодня в тех местах совсем не многолюдно,-

Как видно, и у гор случается синдром.

 

Ну где же ты, Газни? Мечусь я непрестанно,

Ищу... опять ищу... и вновь не нахожу.

Подранок, призрак-быль... и боль Афганистана.

Бронею, нет, душой... по кромке... по ножу.

 

Сегодня повезет, найду то место, остов,

С которых начался души моей полет...

Вдруг обрету покой, сгорю, ведь это просто,

Но как же с теми быть, кто просто не умрет.

 

Солдаты, пацаны - на панцире, в десантах, -

Водила мой родной, стрелок КПВТ...

Как рано им еще - сержантам, лейтенанту...

Эх, лучше б я сгорел в том доменном котле.

 

В знакомый поворот вхожу настороженно,

А ну опять рванет - не вынесу, умру,

Угробив экипаж. Убитых, обожженных,

Их вынесут к гробам пред строем поутру.

 

И снова грянет гимн, хитом он стал посмертным...

Опять фугас, и боль до судорог пружин...

Надсадно бью эфир: «Я на ходу... Не смейте!... -

Держу колонны строй... Движки мне вторят: «ЖЖЖиив...»

 

Давно спустилась ночь. На ощупь, без дороги...

Потом дивились тем и врач, и зампотех,

Что я такой-сякой, в пробоинах, безногий,

А все-таки дошел. Довез. Себя. И всех.

Где плен, где тлен

Я не спорю с виной, я и сам их виню,

Этих мальчиков, в плен угодивших.

Кто не верит в отаву, тот любит стерню,

Свищут раки не по топорищу.

 

Топорищем махнув, пуповину отсечь -

В том ли суть избавленья от плена?

Не почувствовав кожей, как свищет картечь,

Глохнем к истине мы постепенно.

 

Если праведны мы, отчего не живем

Соблюдением праведных истин?

А ведь плен - испытанье живого жнивьем -

Истязает, насилует, чистит...

 

Не грешить бы, их плен осуждая, но сил

Не хватает остаться безгрешным,

Ведь былья во мне столько, что стон «гой еси!»

Представляется сказом потешным.

 

Не привиты свободой. Левшами живем,

Потакая забвенью прозренья.

И не видим упорно свое естество,

Закрепив слепоту в поколеньях.

 

И тем самым опять себя в плен отдаю

И потомков на плен обрекаю.

Несвободное семя - права гамаюн -

Кара плена с мечтою о рае.

 

Никогда не пойму, что я тоже в плену -

Моя память не стала мне мамой.

Я намеренно проклял родную страну,

Набивая обманом карманы.

 

Но зачем-то читаю чужбинный устав,

Почитаю чужбинную церковь,

Понимаю, что в каждом я шаге не прав,

И пеняю за искренность мерки.

 

Но тот самый оставшийся чудом живым

Ничего не прощает. И знает

Все о волосе, павшем с моей головы,

И о каждом убитом душмане.

 

И живу я в застенках страны и души,

Осужденный пожизненной карой:

Измечтаться о травах с пегасьих вершин

И остаться бескрылым Икаром.

 

Я не спорю с виной. Но прощаю вину.

Освящая их плен постулатом.

Ведь, рождаясь солдатом, я верю в войну,

Где пленен был навечно когда-то...

 

А солдатская честность - она не в чести,

Пуще вящей охоты и плена.

И однажды я понял, что надо простить.

И прощаю. Не все. Постепенно.