Иван Аксёнов: Летний ливень

Из темных далеких глубин полузабытого раннего детства время от времени всплывают какие-то лица, эпизоды, странные детские страхи.

Вспоминается знойный июльский день, ослепительно-яркий, с оглушительным стрекотом кузнечиков в темных горячих травах, с сонным жужжанием мух, сладковато-душным запахом лебеды и бездонно-синим небом.

Мне пять лет, и больше всего в жизни боюсь я грозы.

Я стою в маленьких темных сенях и всматриваюсь в перевернутый сельский пейзаж на белой стене: хату соседей, зеленые кроны акаций, крошечные пятна бродящих по двору разморенных зноем кур. Тогда я еще не знал, что такое камера-обскура, но уже понимал, что это изображение проникает в сени сквозь маленькое отверстие в двери, только почему оно перевернуто вверх ногами, никак понять не мог.

Но вскоре тучи закрыли солнце, налетел, словно с цепи сорвавшись, ветер, и пейзаж этот потускнел, стал едва различим. А потом разразилась гроза. Я почему-то был дома один, и панический ужас овладел мной. Хотелось спрятать голову под подушку, чтобы ничего не видеть и не слышать, но и оторваться от этого страшного и величественного зрелища не было сил; я сел у окна и стал смотреть на буйство стихии с каким-то чуть ли не суеверным страхом. Взгляд невозможно было отвести от клубящихся, подобно мутной пене, иссиня-черных туч, от слепящих глаза молний, похожих на перевернутые огненные деревья, на мгновение вырастающие в небе, вонзая свои извилистые белые, розовые, синие ветви в землю; на косые струи воды, низвергающейся с небес; на растрепанные ветром акации, словно готовые в любой миг оторваться от корней и взлететь вверх.

Гром взрывал небеса и рушил их на размокшую дорогу, на почерневшие от дождя соломенные крыши, на прибитую к земле бичами струй траву. От его ударов испуганно дрожали стекла окон, стаканы на полке, вздрагивал подо мной земляной пол хаты.

Ветер переменил направление, и заструились по стеклам потоки воды, зеленые от листвы и трав, и мелкие градины зазвенели в окнах, но ливень уже истощил свою силу, по лужам поплыли крупные пузыри, и вдруг сквозь мутную пелену туч прорвалось желтое предвечернее солнце – и две радуги засветились в восточной стороне неба, две празднично-яркие арки.

Дождь как-то сразу оборвался, ветер стих, и от прежнего ужаса осталось одно лишь легкое волнение, а потом незаметно схлынуло и оно. И как же радостно было бегать с друзьями босиком по прозрачной теплой воде, широкими ручьями стекающей по косогору, по острым листьям пырея и коврикам спорыша! Пахло мокрой землей и чем-то еще, удивительно свежим, прохладой льющимся в легкие. Только через много лет узнал я, что это запах послегрозового озона.

А от страха перед грозой избавился я уже годам к шести-семи.