Пишу тебе письмо

Пишу тебе письмо. В наш век коротких телефонных созвонов, когда «привет» и «все в порядке» - это максимум полученной информации. В наше время СМС и ММС: «Я в Турции» и «Это твой внук». В нашей семье, где проявления сантиментов считаются слабостью духа. И все же. Я пишу тебе письмо.

Желание написать, объяснить, объясниться зрело давно. При редких встречах я идиотски шутил, скоморошничал. Бросался помочь тебе помыть посуду, чего не надо было и предлагать. Я же мужчина. Должен заниматься мужскими делами. Но сломанных выключателей и расшатанных стульев у тебя не было. А если и были, ты молчала об этом. Ты педантично расспрашивала меня о моих успехах на работе, о здоровье дочки. Вскользь интересовалась планами на лето или на новогодние каникулы. Ты старалась накормить меня тем, что (по твоему мнению) я любил больше всего. Я давился куриным супчиком с домашней лапшой, а на второе были чаще всего куриные же котлетки. И я не решался тебе сказать, что в кафе около офиса из всего разнообразия можно есть только курицу в любом виде. А мясо у них всегда сильно острое, что наводит на сомнения в его свежести.

Когда я уходил, ты одергивала на мне верхнюю одежду, и я чувствовал себя школьником младших классов. И было сомнение в том, сделал ли я домашнее задание. Ты всегда была властной. Под твоим взглядом я как будто уменьшался в размерах, становился жалким, глупым и неаккуратным мальчишкой. Когда ты вечером рассказывала папе о моих проделках за день, они казались чудовищными проступками, чуть ли не преступлениями. Папа всегда обещал «разобраться со мной», но потом, завтра. Он то ли не хотел меня наказывать, то ли просто ему было это не нужно. Он приходил с работы мрачным, уставшим. Ему хотелось дома найти тишину и умиротворенность, а тут опять мои проказы, мои двойки, мой трудный возраст. Ты всегда так и говорила: «У мальчика трудный возраст». И это было как приговор.

Ты никогда не говорила, что другие совсем не такие. Ни с кем не сравнивала. Подозреваю, что ты и не замечала этих других. Весь мир был сосредоточен на одном мне. Когда после восьмого класса я захотел учиться на автослесаря, ты слегла с температурой. Нервный срыв. И я пошел в девятый, с математическим уклоном. Просто так цифры мне не давались, и ты нашла мне соседку-пенсионерку, которая каждый вечер делала со мной домашние задания. Моя хорошая память позволила сдать экзамены вполне прилично, но в институт я провалился. Вместо работы пришлось идти на дневной подготовительный курс. А ранней весной меня забрили в солдаты.

В армии мне удалось попасть в охрану ремзоны тяжелой техники. И все свободное время я проводил около машин. Научился водить КамАЗы и самоходки. Подружился с водителем командирской «Волги», помогал ему ее поддерживать в рабочем состоянии. Возился с любой машиной, утомлял ребят своими вопросами, получал по рукам, тянущимся к болтам и гайкам. В общем, осваивал науку автослесаря любыми доступными способами. А после увольнения опять пришлось садиться за ненавистную математику, чтобы оправдать возложенные на меня надежды. Я бы и поступил, я бы и отучился. Я хотел, чтобы хоть после этого я смог зажить своей, свободной от чужих ожиданий жизнью. Но оказалось, что в стране перестройка. Работы никакой нет, кроме купи-продай. Доктора наук и начальники цехов заделались челноками, привязав жен к «своей» торговой точке, контейнеру, прилавку. Везде: в снегу, в грязи, под колесами машин, на каких-то ящичках продавалось то, чего давно не было в магазинах: мясо, колбаса, сыр, даже хлеб.

Отец приходил вечерами все мрачнее. В его пятьдесят ему можно было дать все семьдесят. Зарплату ему хронически задерживали, за лекции и статьи просто не платили. А ничего другого он делать не умел, историк по призванию, пишущий научные труды про древние времена. Его неприспособленность к решению будничных проблем и раньше взваливала на твои плечи все домашние дела. А в эти невнятные годы ты хваталась за любую работу, обещавшую хоть копеечную зарплату. Из всего этого был один вывод: вся надежда на меня.

И я изо всех сил начал оправдывать эту надежду, да и все остальные тоже. Днем я торговал книгами на развале, а по ночам готовился в институт. Ночные экзерсисы приводили к тому, что я не замечал воришек, тянущих все подряд в расчете перепродать за бутылку. Я покрывал недостачи чуть не половиной своей зарплаты, которая и была-то невелика.

Через несколько месяцев я взял в аренду газетный киоск, заняв денег на первое время у бывшего одноклассника, который держал несколько контейнеров на оптовом рынке. Учить математику уже стало некогда, с 6 утра я был на точке, а в 10 вечера возвращался вымотанный, грязный, голодный. Пара чебуреков и бурда под названием «кофе 3 в 1» - вот и все, что я позволял себе купить. Но с долгом рассчитался в срок. Из небольшой, но стабильной прибыли я умудрился наскрести на второй киоск. Нанял вполне приличных теток. А в институт опять провалился на математике.

Отец ни о чем давно не спрашивал. Скорее, даже демонстрировал свое презрение ко мне, «торгашу» и «барыге». Когда я дома пересчитывал выручку, он начинал сопеть и бурчать под нос: «Вот куда трудовые копеечки стекаются, а некоторым хлеба не на что купить». Ты пыталась ему объяснить, но он только отмахивался: «Читали мы этого Маркса, да при коммунистах порядок был. Все были равны, и нищих не было. А сейчас одни за счет других мошну набивают». Поэтому ты старалась готовить самые простые блюда на свои и его зарплаты. И я, после того как нарвался на скандал, купив какие-то деликатесы, начал ужинать вне дома. Не объедать же мне было вас?

С Машкой я познакомился в кафе. Небольшая уютная забегаловка на самой окраине. И симпатичная девушка за кассой. Она в свободную минутку что-то тайком вышивала мелко-мелко. И заметно было, что ей это очень интересно. Я и поинтересовался рисунком. А она отказалась показать, приведя в оправдание известную поговорку.

- Полработы не показывают.

- А сколько вам лет? - спросил я

- Семнадцать, но через неделю уже восемнадцать будет.

- Можно будет уже замуж выходить. За меня пойдете?

- А вы это серьезно разве? - Машенька застыла ни жива ни мертва.

- А разве я похож на шутника?

Вот так все и вышло. Через две недели отпраздновали ее совершеннолетие, а заодно и помолвку. Будущие тесть с тещей были удивлены моему натиску, но к свадьбе начали готовиться серьезно, с размахом. Одной родни человек пятьдесят насчитали. А вы с отцом о чем-то все время шептались на кухне да ходили с заговорщицкими лицами. Торжество прошло в той же кафешке, хозяин-армянин все по себестоимости посчитал, так недорого и получилось. А отец в самый разгар веселья отозвал в сторону и вложил в мою руку ключи.

- Это от тети Вериной квартиры. Она к бабушке давно в село уехать собиралась, вот и случай подходящий. Ты извини, что ничем другим не могу тебе помочь.

- Папа! Ты что? Я разве от тебя жду помощи? Это я должен тебе помогать, такая жизнь пошла. Да и я крепко на ногах стою. Уже и семью свою завел.

Я обнял отца и чуть не заплакал. Да и у него тоже подозрительно блестели глаза. А ты стояла рядом и свои слезы не скрывала.

Так я начал жить отдельно. Через год Машка подарила мне сына. Его я назвал в честь деда Николаем. А еще через два года появилась всеобщая любимица дочка. С именем долго тянули. У всех были свои варианты. В честь моей мамы назвать неправильно было - маму свою я ни разу не видел. Она оставила меня в роддоме. В твою честь я назвать не решился бы. Кто ты мне? Сводная сестра? Отец усыновил меня после потери жены с новорожденным сыном. Они погибли по вине пьяного водителя. Тебе было всего пятнадцать лет. Но ты посвятила себя моему воспитанию по собственной воле. Отец так и по сию пору тоскует по жене. Ему кажется, что ТОТ сын был бы лучше, умнее, красивее, сердечнее. Или я это придумываю, чтобы оправдать его сухость в общении?

А ты... Ты всегда была рядом. Ты всегда бежала на помощь. Ты пыталась воспитать во мне мужчину, а контролировала каждый шаг. Хорошо еще, что жизнь заставила меня брать ответственность на себя. Хорошо, что Машенька такая домашняя и уютная, что хочется для нее горы свернуть. Да и дети... Да для них... Да я только для них и живу. Как ты для меня. Ведь ты так и не вышла замуж. Сначала я нуждался в заботе, теперь отец. Он совсем замкнулся в себе. Стал неряшлив и подозрителен. Если я часто звоню - значит, жду известия о его смерти. А если редко - значит, совсем забыл о нем. С ним стало совсем трудно. Но ты находишь нужные слова. Ты смотришь такими глазами, что он не решается тебе возразить. Он любит тебя. А любит ли меня, не знаю... Да и какая разница? Он фактически дал мне шанс жить. Просто жить.

А ты... Как мне выразить тебе всю мою благодарность? Всю мою любовь? Что я могу для тебя сделать, чтобы облегчить твою жизнь? Чтобы увидеть наконец, что ты счастлива! Не за меня, не за кого-то еще, а просто счастлива.