Сельская песня

Восток слегка окрасился розоватым отблеском, а затем и солнышко протянуло ласковые лучи к спящим домам.

Первыми в селе просыпаются петухи. Сначала робко и несмело прокричит голосистый Орфей, как назвала своего любимца баба Оля, бывшая учительница. Ее дом стоит на окраине села Русского, глядя окнами на стадион и упираясь огородом прямо в поле.

Орфей – первый красавец и певун среди сельских петухов. Забравшись на пригорок, похлопав крыльями и гордо выпрямившись, он, опробовав голос, уже громко и уверенно начинает сельскую песню. Словно понимая, какая ответственность лежит на нем, будит всех петухов в округе. И вот уже целый петушиный хор звучит на все лады. У каждого певца своя партия, свой выход. Даже выгоняя на пастбище со двора корову, среди других петушиных «ку-ка-ре-ку!» я могу различить голос моего любимого Петьки. Уж он-то не уступит другим, не нарушит стройности звучания.

Песня все ширится. Вот, вторя петухам, залаяли собаки, разбудив домашнюю живность. Телята, коровы, овцы – все четвероногие обитатели подворий спешат подать голос, радуясь новому дню.

Окончив партию, Орфей гордо оглядывается по сторонам, подзывая к себе хохлаток.

А вот и сама баба Оля: «Цып-цып-цып!» – кличет цыплят, держа в руках тарелку с рублеными яйцами. Цыплята пушистыми комочками тут же подкатываются ей под ноги. Один из них – самый смелый – даже попытался подпрыгнуть. Но силенок-то еще маловато! А баба Оля так и стоит с тарелкой в руках, забыв про питомцев. С замирающим сердцем слушает она трели соловья. В школе Ольга Николаевна вела уроки литературы. И сейчас в ее памяти ожили прекрасные строки Державина:

Ты щелкаешь, крутишь, поводишь,

Журчишь и стонешь в голосах;

В забвенье души ты приводишь

И отзываешься в сердцах.

То свистя, то звеня, то с перещелком солирует соловей. И вот уже ему вторит другой заливистый соловушка. И льются трели, запутавшись в грушах и яблонях, утонув в белой пене цветущих вишен. А затем, разрастаясь все шире и шире, вплетая новые голоса, несется песня над селом…

Тут самый смелый цыпленок, прозванный бабой Олей за свой нрав Нахаленком, начал ее клевать. Отдернув ногу и рассмеявшись, хозяйка высыпала корм цыплятам, прикрыла за собой калитку и вновь замерла, приложив ладонь к глазам и глядя в небо. Там, высоко-высоко, едва видимый в лучах утреннего солнца, трепетал жаворонок. Его ликующий тенор как бы разгонял последнюю дремоту, заполняя собой до краев небесный свод. Звонкая трель, вплетаясь в песню, манила в поле, в росистые травы степного раздолья, что раскинулось за селом…