Триста двадцать восемь шагов

Третий час ночи…

Капитан стоял, прислонившись к поцарапанному борту танка, нещадно обдуваемого злым, холодным, с мелкими капельками дождя январским ветром.

Танк, многотонная бронированная машина убийства, застыл с заглушенным двигателем и в настоящий момент представлял собой образец спокойствия и невозмутимости.

В отличие от танка капитан кипел злостью и ненавистью ко всему: и к тому, что снова оказался на войне, пусть маленькой, но войне, и к тому, что война, бессмысленная и никому не нужная, началась в городе, в котором он вырос и который любил, и к тому, что бойцы во время обстрела блокпоста забыли башенные ключи, а механик-водитель спокойно спал внутри танка, и к тому, что пришлось выскочить под огонь пулемета и лично останавливать мчавшийся на танки старый «жигуленок», водитель которого со страху решил найти безопасное место среди «мишеней»…

Мрачные мысли капитана прервал высунувшийся из танка солдат, виноватым голосом сообщивший, что с другой стороны перевала подошла машина. Капитан колючим взглядом выстрелил в молодого солдата, который тут же юркнул под защиту брони, понимая, что в таком настроении офицер опаснее кумулятивного снаряда.

Рука инстинктивно поправила автомат, пальцами отщелкнув скобу предохранителя.

Что тут поделаешь, если судьбою и приказом тебе определено ночью лично встречать проезжающий через блокпост транспорт и лично принимать решение – пропустить дальше или… уничтожить на месте. Тяжело вздохнув, капитан вышел на ветрогон и направился сквозь промозглую темень ночи, туда, где его уже ждали.

Триста двадцать восемь шагов от одной до другой пары танков, перекрывших шоссе на небольшом перевале, прозванном местными «Волчьими воротами».

Дорожка через блокпост, как говорится, была натоптана, и капитан, хотя не было видно ни зги, не включая фонарика, рассекал густоту тьмы бесшумной походкой.

Хотя какой смысл в этой бесшумности, если из-за ветра и так ничего не слышно? Да и какой боевик в такую мерзопакостную погоду вылезет из своей теплой норы? Сейчас лучше сидеть в теплой квартире и слушать по радио голос Генсека об очередных успехах в строительстве социализма с человеческим лицом. А о том, что где-то на юге два народа, что-то не поделив между собой, убивают друг друга, и о тех, кто встал между ними, ни слова. А когда вернешься домой, если вернешься, тебя встретят не как героя, а как проклятого оккупанта. Так было после Афгана, так будет и сейчас.

- Сволочи… - подводя итог своим недобрым мыслям, зло выплюнул в промозглую сырость ночи капитан.

Ноги почувствовали, что дорога пошла на спуск, и в тот же момент глаза разглядели два темных силуэта танков.

Между ними с громким криком появилась тень:

- Стой! Кто идет?!

Капитан представился, хотя необходимости в этом не было, его знали и ждали. Подошел к солдату и зло, но тихо сказал: «Я сколько раз говорил не выскакивать… А если это ловушка… И поедешь домой к маме не в парадном, а в цинковом мундире!».

Солдат попытался что-то сказать в свою защиту, но налетевший шквал ветра унес его слова в ночь. Капитан и не слушал.

- Где мичманы из досмотровой группы? – спросил капитан.

- Мы здесь, - раздался голос из темноты. - Машина легковая, гражданская. Стоит в метрах двадцати, водитель – мужчина, мокнет перед машиной. Досмотр не проводился. Остановили и ждали вас.

- Пусть помокнет… не нам одним, - сердито в пустоту ночи сказал капитан.

- Может, фарами подсветить? - донесся голос высунувшегося из башни командира танка.

- Не надо, и так увижу, - ответил капитан и добавил: - Ты лучше ночным прицелом по округе пошарь, мало ли чего: береженого бог бережет.

- Так посмотрели уже. Вроде нет никого рядом…

- Вроде или точно никого нет?

- Да что в такую погоду увидишь, из-за мороси все рябит, - виновато ответил сержант, поняв по недовольной интонации капитана, что разговор окончен.

Из своего укрытия вразвалочку, будто по палубе, а не по земной тверди, подошел кто-то из моряков. Капитан, не обращая на него внимания, сощурившись, пытался хоть что-то разглядеть в темноте.

- Вместе пойдем? – капитан по голосу узнал мичмана из досмотровой команды.

- Один пойду. Вы днем работаете, я - ночью, - сказал как отрезал. А сам подумал, что, может, моряки и не спецы для работы на суше, но ребята надежные, не то что его молодняк из срочников, хотя… время все расставит на свои места - на войне быстро взрослеют.

- Я пошел. Следите внимательно. В случае чего… сам знаешь, что делать… - тихо сказал капитан мичману и растворился в черноте ночи.

Вынырнув из темноты, он остановился в метре от ночного гостя и без паузы, голосом, в котором кроме металлической злобы и недовольства ничего не было, задал вопрос:

- Ну и куда тебя черти ночью несут?

Вздрогнувший от неожиданности нарушитель покоя испуганно уставился на направленный в его сторону автомат и начал медленно поднимать руки и голосом, наполненным страхом, громко, почти срываясь на крик, сказал:

- Не стреляй! У меня в машине дети!

Капитан внимательно посмотрел на мужичка. Лет пятьдесят, невысокий, худощавый, с белесой недельной щетиной, хорошо просматривающейся даже в темноте, в простом пиджаке и в традиционной для этих мест огромной кепке… Оружия вроде бы нет. Больше похож на простого работягу, чем на боевика. Хотя чем черт не шутит?

- А с чего ты решил, что я буду стрелять? – уже менее зловеще, но с нотками недовольства продолжил допрос капитан и уже более миролюбиво добавил: - Руки опусти.

- Так говорят, что на блокпостах эти, как их… запасники – «партизаны» ночью стреляют во всех без разбору…

Но закончить мужичку не дал, долетевший из-за спины капитана вопрос с блокпоста:

- Товарищ капитан, у вас все в порядке?

Мужичок вздрогнул, и почти опустившиеся руки вновь поднялись вверх.

Офицер, злорадно улыбнувшись и не поворачивая головы, не отрывая взгляда от стоявшего перед ним человечка, громко, пытаясь перекричать шум ветра, ответил:

- Все нормально. Работаем.

- Так вы военные? Слава Всевышнему! - страх мужичка медленно начал уступать место надежде.

В голове капитана все еще властвовало недоброе злорадное ощущение власти и превосходства одного индивидуума над другим, порождающее наивную, лживую веру в то, что ты почти равен Богу, дарующему право на жизнь или смерть…

Капитан был готов в грубой форме поставить этого человечишку на место, но излучавшаяся из его глаз искренняя вера в то, что на этой погрязшей в грехе земле еще осталось то, чему можно доверять и на кого надеяться, заставило что-то измениться в зачерствевшей душе. Не мозгом – душою осознал, что именно он сейчас представитель того доброго, во что верит стоящий перед ним человек.

- Опусти руки, - уже иным голосом продолжил капитан. - Понятно, пропуска для проезда во время комендантского часа у тебя нет.

Голова мужичка опустилась, руки безвольно повисли вдоль тела. Вот так он и стоял под мокрым холодным ветром, понимая, что его судьба в этот миг зависит от этого чужого, закованного в латы бронежилета, вооруженного человека. Капитан, прищурившись, пару секунд внимательно всматривался, затем, тяжело вздохнув, сказал:

- Ладно, пойдем, посмотрим твой груз, а потом решим, что с тобой делать. Иди открывай багажник!

Капитан, прежде чем начать движение к машине, успел засечь удивленный взгляд мужичка.

- Эх, простота наивная… А если у тебя бомба или оружия полный багажник, а детишки лишь для прикрытия? Мы с такой подлостью уже встречались…- ухмыльнулся сам себе капитан, интуитивно осознав, что нет здесь угрозы ни для него, ни для тех, кто на блокпосту, но мужичку ничего не сказал - нечего ему расслабляться…

В багажнике старой, потрепанной временем и разухабистыми дорогами легковушки ничего лишнего не было. Обычный комплект автомобилиста: запаска, домкрат да ключи для ремонта.

- Закрывай и пошли знакомиться с пассажирами.

Капитан подождал, пока хозяин легковушки закроет багажник, отошел в сторонку, заняв позицию так, чтобы, в случае если кто-то из салона авто начнет вдруг стрелять, мужичок оказался бы на линии огня и прикрыл бы собой капитана. Капитан уже не боялся смерти – видел в своей жизни и пострашнее, но в таких ситуациях действовал скорее автоматически, чем осмысленно.

Мужичок открыл заднюю дверь и отошел в сторону. Свет в салоне автомобиля не загорелся, и капитан включил фонарик. Он быстро провел лучом по салону и лицам сидевших в нем людей. Этого было достаточно, чтобы отпечататься в памяти до конца дней…

Глаза… Две пары широко раскрытых детских глазок, наполненных неописуемым ужасом, глаза молодой беременной женщины, потухшие, глядящие куда-то внутрь себя, безразличные ко всему...

Капитан отошел от дверей и сел на капот машины. Достал папиросу, помял табак. Подошел мужичок, молча встал напротив.

Многое видел капитан в своей военной жизни, думал, что уже нет того, что зацепит своей болью его бесчувственные нервы. Но эти три пары глаз зацепили.

Несмотря на сильный ветер, капитан прикурил, глубоко затянулся, резко выдохнул едкий дым из легких.

- И куда ты их везешь? – тихо задал он вопрос мужичку.

- Да вот везу жену рожать в город к родствен…

- Не ври! – резко прервал на полуслове лепет мужичка капитан, прервал таким голосом, что сам вздрогнул от осознания того количества ненависти и злобы, накопившегося в его душе и только сейчас нашедшего выход.

Мужичок пошатнулся, словно его кто-то ударил, секунду помолчал, а потом заговорил без остановки, без пауз:

- Соседка это моя, соседка! Всю жизнь рядом жили. У нас даже забора не было. Я и деда их знал, и родителей. Для детворы что их дом, что наш – без разницы было. Хорошие люди. А потом пришли эти из Народного фронта – демократы. Их к дому соседей участковый привел. Как же, они сказали, что они новая власть. Народ собрался из любопытства, думали, помитингуют да разойдутся. А эти… Не демократы они, уголовники, начали убивать и грабить. Мужа ее и сына убивали. Медленно убивали, ножами. Как баранов, резали. А мальчишке всего десять лет было… А эти убивали и кричали, что так будет со всеми инородцами, кто нашему народу хорошо жить мешает, и что они все должны быть убиты, так как их народ убивал наш. Сами же потом грабить начали. Все, что было более-менее хорошее, себе забрали… даже платьица детские и игрушки. И среди наших, поселковых, тоже нашлись те, кто им помогал грабить. Остальные стояли и молчали, пошевелиться боялись - эти с оружием были. А соседка с дочками в это время у нас в доме была, из окна все видела, как сына ее малого медленно ножом резали… Хорошо, что жена моя их не пустила, а то бы и их убили. Эти их тоже потом искали, но к нам в дом войти не решились - у нас родни пол-поселка… Соседку с дочками в подвале сарая спрятали, даже когда ночью убитых хоронили, не пустили ее проститься, боялись, что кто-нибудь увидит, да и рожать ей через пару месяцев… Вчера пришел участковый и сказал, чтобы я ее с детьми в город ночью отвез, от греха подальше. Наверное, догадывался. Бумажку дал и сказал, чтобы «нашим» показывал, а русских военных объезжал: они сначала стреляют, а потом спрашивают, кто едет. Вот я их и повез в ночь, участковый сказал, что таких, как она, в аэропорту собирают, там безопасно. Если остановят, скажи, что жену в город рожать везешь. Для русских мы все на одно лицо… Всех тихо объехал, я ведь таксистом в городе работал и все дороги знаю, а вот мимо вас никак не проедешь… Ох, горе, горе!

Говорить мужичок закончил так же резко, как и начал. Стоял на мокром холодном ветру, отвернувшись от капитана, и ждал…

Капитан, сделав последнюю затяжку, бросил остаток папиросы на землю, затушив его сапогом.

- Не боишься? – спросил он у человека, стоящего перед ним.

- Боюсь, - честно признался тот, - и ваших боюсь, и наших боюсь. А что делать? Все в воле Всевышнего!

- Ладно. Пропущу я тебя, хоть и не положено. Но больше помочь ничем не могу, извини. Сейчас дам команду, чтоб танки проезд освободили. Жди. На выезде еще увидимся.

Капитан направился на блокпост. Проходя между танками, постучал прикладом автомата по броне одного из них, дал соответствующую команду высунувшемуся из люка солдату и пошел к другому выезду с блокпоста.

Триста двадцать восемь шагов… Капитан даже не заметил, что ветер и дождь закончили атаковать охранявший перевал блокпост. За спиной могуче взревел танковый двигатель, перестуком клапанов наполняя тишину ночи, а лязг гусеничного металла напомнил окружающей темноте, кто здесь, на перевале, хозяин – мощный и смертельно опасный.

Триста двадцать восемь шагов… Минуты пролетели незаметно. Подъехала, поскрипывая амортизаторами на выбоинах, старая легковушка. Капитан наклонился к открытому водительскому окну и сказал:

- Удачи тебе, человече!

Через пару минут габаритные огни машины слились с огнями большого города. Капитан задумчиво глядел на ночную панораму городских фонарей, мерцающих в каплях дождя и красочно отражающихся на мокром асфальте шоссе. Он тяжело вздохнул, не верилось, что в городе идет война, война между добром и злом.

Триста двадцать восемь шагов туда, триста двадцать восемь шагов обратно. Сколько таких шагов нахожено в конце двадцатого века в многочисленных горячих точках громадной страны, горящих межнациональной враждой и бессмысленным кровопролитием. Никто не считал.

Сколько же нам еще надо сделать шагов, чтобы мир, добро и разум взяли верх?