Отец

Багровое солнце застыло низко над Сенгилеем. Оно подсвечивало розовым огнем темно-лиловые тучи, столпившиеся на западе. На серо-синем небе начали проступать едва мерцающие звезды.

Сыновья доели уху и теперь возились у берега, оттирая глиной котелок, с веселым плеском ловя деревянные ложки, уплывающие по теплой воде. Когда совсем стемнело, расстелили американский ленд-лизовский полушубок и устроились по бокам у отца, ощущая на своих спинах его теплые крепкие руки.

…Утренний холодок заставил мальчишек прижаться друг к другу. Увидев, что отца рядом нет, быстро поднялись и, постукивая зубами, стали выбираться из палатки, толкаясь и ворча в поисках обуви.

Отец сидел на берегу возле тлеющего костерка, на котором уже был согрет чай из чабреца, курил, поглядывая на поплавки удочек. Стало совсем светло. Солнце еще было где-то далеко за холмами, но его первые лучи, рассыпанные по высоким облакам, уже поднимали в небо проворных жаворонков.

…Второй день клева не было. Даже мелкота куда-то запропастилась, и на поплавке младшего сидела, растопырив прозрачные крылья, почему-то не желающая никуда улетать стрекоза.

Отец в воду не заходил. Он привязал к бамбуковому удилищу длинную палку и старался забросить удочку подальше, в яму. Его ноги в закатанных по колено брюках розовели рубцами недавно заживших ран. Разорванные пулями в 43-м, они и сейчас хранили в себе больше полусотни осколков «дум-дум». Хирург медсанбата тогда высыпал на ладонь отца их целую кучу: «Живи, капитан…». И сейчас можно было указать каждый кусочек железа, оставшийся в отце навсегда и распирающий болью, напоминая о близкой непогоде.

Младшему хотелось пить. Стоящая вокруг него вода не несла прохлады, ее горькая соль выступала на руках и ногах, еще больше суша рот, и он потихоньку стал поднывать. Старший вышел на берег, нашел пустую бутылку и пошел по воде, постепенно забирая на глубину, потом поплыл на боку, одной рукой держа бутылку высоко над головой. Он несколько раз нырнул, – у дна вода была холодней и менее соленой. Напился из горлышка, еще нырнул и, держа бутылку за донышко, поплыл назад. Напившись, младший пошлепал через залив к отцу и присел рядом.

Солнце уже прошло полдень, и отец не смотрел на поплавки. Он оглядывался назад, в сторону Волчьих ворот. Дядя Боря ушел за продуктами в Ставрополь три дня назад. Ему пора было уже вернуться, но Бориса Васильича не было, а из Волчьих ворот появились две машины и, клубя пылью, стали спускаться вниз, затем свернули на другой берег залива. Это были не рыбаки. Из «Победы» и «газика» прибывшие вытаскивали большие сумки, с шумом бросались в озеро, и над водой взрывался громкий смех, звуки патефона, визги женщин, которых настойчиво тащили в воду.

Отец сел, глянул на унылые поплавки, свои и старшего сына, слегка потрепал по шее младшего, уставившегося во все глаза на тот берег. Закурил, отмахнув ладонью дым от сынишки, что-то поискал в карманах. Наконец нашел, вытащил небольшой черный кусочек, опустил в воду, с минуту подержал так и подал мальчишке. Размякший кусочек жмыха заполнил рот сладковатой массой, и сын с наслаждением высасывал его, размазывая по губам подсолнечную шелуху. Отец курил, о чем-то думая, временами глубоко вдыхая тихо свистящий табачный дым. Увидев перед собой вновь заглянувшего в его глаза сына, резко поднялся и, слегка припадая на больную ногу, направился к чуть заметной среди бурьяна тропинке. Обернувшись, махнул рукой сыну, зовя его за собой…

…Отец подошел к ним напрямик. Они шумели, смеясь, звенели посудой, и отец, не дойдя трех шагов, остановился. Его сынишка был поодаль и, вытянув худую шею, глядел туда, где было что-то, наверное, очень вкусное и которого неожиданно было много.

- Товарищи, наша машина сломалась, а хлеб закончился. Мальчонка не ел с утра. Прошу вас…

Компания продолжала шуметь, перебивая друг друга, о чем-то спорила веселеющими голосами, а отец стоял перед ними. Наконец один полулежа повернулся, медленно оглядел отца и резко спросил: «Что надо?».

Отец вздрогнул, пригнул голову, приподняв над землей неожиданно занывшую ногу, как будто в нее вновь вонзилась та очередь, обдавшая жаром, перевернувшая небо на землю, отбросившая его в ставшую совсем не холодной болотную грязь.

Стиснув зубы, вскинул подбородок, махнул ладонью, и, казалось, услышал хриплый голос с передыхом: «Держись, капитан…». Глядя прямо в глаза спросившего, отец повторил.

Лежащий потянулся вперед, взял кусок белого хлеба, намазанный сливочным маслом и, не обернувшись, протянул назад. Отец взял, поблагодарил и, круто развернувшись, совершенно не хромая, подошел к сыну.

В этот миг не было ничего прекрасней хлеба, совсем мягкого, дурманящего своим живым запахом, от которого кружилась голова и рот заполнялся непослушной слюной. И мальчишка, уплетая на ходу кусок, помчался догонять отца, почему-то быстро уходящего отсюда, где было так вкусно и весело. Отец сидел на камне лицом к озеру, опершись руками на вытянутые вперед ноги. Сын с разбегу упал в его колени, крепко прижался к ним, почувствовав на своем затылке теплую ладонь.

«Ничего, сынок, ничего… живем».

Они встали, маленький прижался щекой к сладко пахнущему табаком карману отцовского пиджака, и медленно пошли берегом озера к палатке, возле которой уже начинал заниматься огонек вечернего костра.