Американские родственники

Село Урожайное, что в Левокумском районе, немцы оккупировали в августе 1942–го. Здесь к тому времени было немало беженцев из Одессы и Ленинграда. Но пережить военное лихолетье многим из них не удалось: на завоеванной территории фашисты жестоко расправлялись не только с семьями партизан, расстреливали красноармейцев, но и безжалостно уничтожали евреев – только на территории Урожайного старожилы знают о трех захоронениях. Среди тех, кого судьба забросила на восток Ставрополья, были Шавзины: пожилые супруги, их дочь и полугодовалая внучка поселились в хатенке рядом с Бобиными. Константин Михайлович и Анна Михайловна сразу же подружились с новыми соседями.

– У бабушки на подворье была корова, и она часто носила для девочки молоко, – рассказывает Клавдия Дохненко, которая со слов родных знает всю эту историю в мельчайших подробностях.

Тревожную весть о том, что в селе будут расстреливать евреев, Бобиным однажды принес кум Юрко, который после прихода немцев подался в полицаи. Он–то и посоветовал родственникам: «Спасите хотя бы малышку». Бобины не осмелились обо всем рассказать Шавзиным. Однако, чтобы забрать девочку, нужен был серьезный предлог: Анна Михайловна отправилась к соседям под покровом ночи, сообщив,что утром всех евреев погонят на работу в поле, и настоятельно предлагала им оставить Ларису. Шавзины после долгих уговоров все же согласились... На следующее утро их расстреляли вместе с другими невинными людьми.

Днем Бобины прятали Ларису в огороде, в зарослях кукурузы и подсолнухов. Там ее кормили, присматривая по очереди, чтобы девочка не плакала.

У супругов тоже подрастала дочь – Варе тогда было уже пятнадцать, и она помогала выхаживать девочку. Малышку приносили в дом по ночам, когда в округе все стихало. Но однажды далеко заполночь Анна Михайловна наткнулась на односельчанку. Испугалась, но вида не подала, надеялась, что та не разобрала в темноте, что за сверток был у нее в руках.

Не прошло и двух дней, как в Урожайном объявили сельский сход. Константин Михайлович Бобин шел на него с тяжелым сердцем: как ни пыталась успокоить его Анна, нутром чувствовал – добром дело не кончится. Короткое обращение коменданта прозвучало как гром среди ясного неба: «Если мы обнаружим, что кто–то скрывает еврейского ребенка, будет уничтожена вся семья».

Жена и дочь, встретив его на пороге, все поняли без слов. Всю ночь Бобины ломали голову над тем, как быть. А утром Анна Михайловна родным коротко обронила: «Значит, у меня доля такая». Перекрестившись на угол, где висели иконы, взяла на руки девочку и вышла из дома. По дороге в комендатуру, еле живая от страха, заглянула к женщине–переводчице, что квартировала неподалеку, рассказав о своей беде, попросила о помощи. В селе говорили, что она из Ленинграда.

– Очень красивая была – так всякий раз вспоминала бабушка о своей спасительнице, – Клавдия продолжает рассказывать историю, ставшую почти легендой.

По дороге в комендатуру присоединился и Юрко. Когда переводчица с девочкой на руках скрылась за дверью кабинета немецкого офицера, он последовал за ней. Ждать Анне их пришлось долго: о чем только не передумала она за это время, успев мысленно попрощаться с родными. А когда дверь, наконец, отворилась, не поверила глазам: улыбаясь, женщина протянула ей малышку и сказала: «Сходите в церковь, окрестите ее и воспитывайте как собственную дочь».

Клава утверждает, что сама спасительница и стала крестной Ларисы. Ее следы потом затерялись где–то на Украине...

Когда закончилась война, Ларисе Шавзиной пошел четвертый год, своих приемных родителей она уже уверенно называла «папой» и «мамой». Каждый вечер она встречала Константина Михайловича с колхозной кузницы, выбегая на дорогу и поторапливая к ужину:«Батька, быстрей иди!».

А потом в селе неожиданно объявился ее родной дядька. Семен и забрал Ларису. Расставание с ней было очень тяжелым... Слава богу, и отец потом тоже отыскался, – бывший фронтовик и не подозревал, что дочь осталась жива. Встретился он с ней много лет спустя: уже из Молдавии Лариса не раз приезжала к приемным родителям с мужем и дочерью.

Клаве, будучи еще школьницей, однажды самой довелось встречать их в Буденновске – на память об этих многочисленных встречах остались фотографии, которые теперь она бережно хранит как семейную реликвию, – в живых ведь уже давно нет ни бабушки, ни дедушки, ни мамы – Варвары Константиновны Грибко, которую Лариса всегда считала своей сестрой. Нет и Семена. Кстати, именно он помог Клавдии наладить неожиданно прервавшееся общение с Ларисой.

В Урожайное, где–то в конце 90–х, Семен прислал письмо из Кишинева, в котором просил Клавдию Дохненко о встрече, а вскоре и сам приехал: нужно было собрать свидетельства очевидцев о массовых расстрелах евреев, оформить необходимые документы. Тогда и выяснилось, что Лариса вместе со всей своей семьей живет в Америке – ее адрес он передал Клаве, и у них вновь завязалась переписка.

Пять лет назад Клавдия от нее получила приглашение приехать в Соединенные Штаты, но в Москве, в американском посольстве, отказались открыть визу, вручив странное письменное объяснение. Если коротко, суть его такова: Клава не смогла доказать, что едет всего лишь в гости, а не с целью остаться навсегда.

– Главным на собеседовании был вопрос – что меня держит в России? – смеется она, вспоминая об этом, – сказала, как оно есть на самом деле – дом, сыновья, внуки... корова да свиньи. Как оказалось, этого мало.

Американские родственники ей часто звонят, зовут для учебы за границей уже повзрослевшего внука, обещают вновь прислать приглашение: им хотелось бы повезти Клавдию и в Израиль, где на Аллее Праведников в честь каждого, кто в годы войны спасал евреев, высажено по дереву: под двумя из них таблички с именами ее родных – Анны и Константина Бобиных, жителей далекого ставропольского села, спасших от верной гибели маленькую девочку... Лариса говорит, что за эти годы деревья стали совсем большими.