Клавдия Малыш­Федорцова о своей жизни в фашистском плену

Мы сидим в маленькой хатке – я и женщина с добрым лицом и седыми волосами. Мне стыдно, потому что я приехала ворошить ее прошлое – прошлое, о котором она не хочет вспоминать.

Клавдия Малыш­Федорцова живет в Рогатой Балке Петровского района сравнительно недавно – с 1991 года. Приехала сюда с Украины, где родилась и провела большую часть жизни. Там остались уютный дом, который подарило ей как бывшей несовершеннолетней узнице фашистского лагеря государство, красивый сад с цветами, который она вырастила своими руками, и трудная, но интересная жизнь. Дом пришлось продать, когда одному из сыновей в результате трагического случая срочно потребовалась операция. Вот и переехала к нему – в Рогатую. Ей 83 года, ни на что она не жалуется, говорит, что дети помогают. Она им тоже. Но больно резанули по сердцу несколько сиротливых кустов роз на грубо вскопанной клумбе, старое крыльцо и полупустая комната.

– У меня раньше столько роз было! – рассказывает Клавдия Алексеевна. – Я цветы очень люблю. И работать люблю, никогда без дела не сижу. Сейчас сил нет, а в огород иду, сажусь на скамеечку и траву дергаю.

Она с увлечением говорит о политике, об отношении властей к ветеранам, но как только дело доходит до цели моего приезда, речь ее становится скупой.

– Наверное, уже плохо помните те годы? – спрашиваю.

– Да вы что?! – она вскидывает на меня карие глаза.

К. Малыш­Федорцова никогда не ходит на мероприятия, посвященные Великой Отечественной. Не потому, что ей все равно. Просто каждая минута таких встреч дается ей мучительно трудно. Три с половиной года, проведенные в трудовом лагере, превратили ее нервы в тонкую паутинку, которую теперь так легко порвать…

– Я родилась в Мариуполе. Перед тем как в город вошли немцы, вместе с другими школьниками несколько дней ходила рыть окопы. Работали на износ. Да что с того! Не спасли наши окопы, танки «пришли» морем.

Минуту она молчит, потом продолжает:

– Как­то мать послала меня на рынок. Я ходила, искала, что купить. Неожиданно немцы стали хватать молодежь. Через три дня нас в телячьем вагоне отправили в Германию.

Так Клавдия попала в трудовой лагерь на окраине Берлина – Ост­Вест, Штрассе драй унд цванциг. Сюда фашисты согнали детей и молодежь до 25 лет. 16­летняя Клава работала на токарном станке. Как жили? Рабочий день – 12 часов. В бараках на 20 человек – двухэтажные деревянные нары. Полчища клопов. Еда? Гнилые брюква и горох. Свиные шкурки – это уже праздник.

Она прерывисто вздыхает, стараясь побороть волнение, и рассказывает дальше:

– Помногу у нас не расстреливали, но люди пропадали...

В апреле 45­го Великая Победа принесла пленникам долгожданную свободу. Они выходили из бараков истощенные, больные, битые, не имеющие сил даже радоваться. Почти пять месяцев Клава лежала в госпитале.

Она смотрит на меня серьезно:

– Потом легче стало. Мир — он и есть мир. Работали и работали. Я ведь инвалидом по здоровью была, но меня попросили на инвалидность не идти: стране нужны рабочие руки. Так что еще четыре года с токарным станком не расставалась. В 52­м послали на консервный завод к Азовскому морю, в 53­м вышла замуж. Родила двоих сыновей и дочь.

В нашем разговоре – вновь пауза. Бабушка Клавдия начинает искать для меня единственную оставшуюся у нее с военных времен фотографию. Фотография не находится, хозяйка расстраивается. Она огорченно разводит руками и обещает:

– Обязательно найду.

И я понимаю, что не для меня – она найдет ее для себя. И будет смотреть на нее сквозь пелену слез, потому что прошлое, которое ей так не хочется вспоминать, забыть невозможно.

Петровский район.