Владимир ВЫСОЦКИЙ: Не знаю, как назовут меня в будущем...

- Владимир Семенович, какова отличительная черта вашего характера?

- Что приходит первое на ум — это желание работать... Как можно больше работать. И как можно чаще ощущать вдохновение. И чтобы что-то получалось...

- Ваше представление о счастье?

- Это я вам могу сказать. Счастье — это путешествие. Может быть, в душу другого человека, путешествие в мир писателя или поэта... Какие-то поездки, но не одному, а вдвоем с человеком, которого ты любишь, мнением которого ты дорожишь.

- Человеческий недостаток, к которому вы относитесь снисходительно?

- Снисходительно? Физическая слабость.

- Недостаток, который вы не прощаете?

- Их много. Я не хочу перечислять, но... Жадность. Отсутствие позиции, которое ведет за собой очень много других пороков. Когда человек сам не знает — не только, чего он хочет в этой жизни, а когда он не имеет своего мнения или не может рассудить о предмете, о людях, о смысле жизни — да о чем угодно! — сам, самостоятельно. Когда он либо повторяет то, что ему когда-то понравилось, чему его научили, либо не способен к самостоятельному мышлению.

- Если бы вы не были Высоцким, то кем бы вы хотели стать?

- Высоцким! Нет, вы не поймите... Однажды очень знаменитый человек появился в одной компании в Москве, и все окружающие договорились: «Давайте посчитаем — сколько раз за первую минуту он скажет слово «я». За первую минуту — по секундомеру — было семь раз, за вторую — восемь... Я боюсь впасть в эту самую крайность, но, если мы начнем разговор обо мне, тогда я вынужден буду говорить «я, я, я, я...» Я это не очень люблю.

- Вы сказали однажды: «Я в отличие от других поэтов...». Вот я тоже вас считаю поэтом по преимуществу, а вы кем себя считаете?

- Вы знаете, сложно очень ответить на этот вопрос. Я себя считаю тем, кто я есть. Я думаю, сочетание тех жанров и элементов искусства, которыми я занимаюсь и пытаюсь сделать из них синтез, — может, это даже какой-то новый вид искусства. Не было же магнитофонов в XIX веке, была только бумага, теперь появились магнитофоны и видеомагнитофоны. Вы спросили: кем я себя больше считаю — поэтом, композитором, актером? Вот я не могу вам впрямую ответить на этот вопрос. Может быть, все вместе это будет называться каким-то одним словом в будущем, и тогда я вам скажу: «Я себя считаю вот этим-то». Такого слова пока нет. Если упростить вопрос, то больше всего я работаю со стихом, безусловно. И по времени, и чаще ощущаю эту самую штуку, которая называется вдохновением, которая сядет тебе на плечо, пошепчет ночью, где-то к шести утра, когда изгрыз ногти и кажется, что ничего не выйдет, и вот оно пришло...

- А когда появилась гитара?

- Вы знаете, гитара появилась совсем случайно и странно... Я давно, как все молодые люди, писал стихи. Писал много смешного. В училище театральном я сочинял громадные капустники, которые шли по полтора-два часа. Гитара появилась так: вдруг я однажды услышал магнитофон, тогда они совсем плохие были, магнитофоны, — сейчас-то мы просто в отличном положении, сейчас появилась аппаратура и отечественная, и оттуда — хорошего качества! А тогда я вдруг услышал приятный голос, удивительные по тем временам мелодии и стихи, которые я уже знал, — это был Булат. И вдруг я понял, что впечатление от стихов можно усилить музыкальным инструментом и мелодией. Я попробовал это сделать сразу, тут же брал гитару, когда у меня появлялась строка. И если это не ложилось на этот ритм, я тут же менял ритм и увидел, что даже работать это помогает, то есть сочинять легче с гитарой. Многие люди называют это песнями. Я не называю. Я считаю, что это стихи, исполняемые под гитару, под рояль, под какую-нибудь ритмическую основу. Я попробовал сначала петь под рояль и под аккордеон, потому что, когда я был маленьким пацаном, меня заставляли родители из-под палки — спасибо им! — заниматься музыкой. Я немножко обучен музыкальной грамоте, хотя, конечно, все забыл, но это дало мне возможность хоть как-то, худо-бедно, овладеть этим бесхитростным инструментом — гитарой. Я играю очень примитивно, и иногда, даже не иногда, а часто слышу упреки в свой адрес по поводу того, почему такая примитивизация нарочитая. Это не нарочитая примитивизация, это — «нарочная». Я специально делаю упрощенные ритмы и мелодии, чтобы это входило сразу моим зрителям не только в уши, но и в души, чтобы мелодия не мешала воспринимать текст, то, что я хотел сказать. Вот из-за чего появилась гитара. А когда? Уже лет 14. После окончания студии.

- Судя по всему, вы очень цените прямой контакт со зрителем?

- Безусловно, больше всего, больше всего...

- И совсем недавно, после того как Театр на Таганке с таким успехом выступил в Париже...

- Откуда вы знаете, с каким успехом он выступил?

- В газетах было.

- Мне кажется, что как раз это не очень широко освещалось в газетах. Успех действительно был колоссальный: за последнее время ни один драматический театр, не только наш, но и в мире, не может похвастаться таким успехом, как Таганка. Пожалуй, только Питер Брук со своим спектаклем, где они играли на трапециях, — по-моему, «Сон в летнюю ночь»...

- Говорят, три концерта вы дали в Париже?

- Было три концерта, да. Значит, если очень коротко: мы сыграли за сорок дней несколько спектаклей, которые привезли. Я играл там «Гамлета», я играл там «Десять дней, которые потрясли мир». Мы привезли четыре спектакля, значит, я был занят в половине репертуара. Потом театр уехал в Москву, а я давно уже получил приглашение сделать несколько выступлений в Париже, и чтобы несколько раз не выезжать (с одной стороны — время, а потом — накладно), мы решили сделать просто: я останусь, и мы сделаем эти выступления. Вообще, я вам скажу, история этой поездки странная. Сначала был ве-чер поэзии советской, и я попал в число приехавших поэтов. В громадном зале на семь тысяч человек, при громадном скоплении народа был этот вечер. Потом вечер кончился, приехал театр, и тут я стал выступать как актер. А потом уже, когда уехал театр, я стал выступать как автор и исполнитель своих песен. Все три зала были разные. Последний — очень смешной. Они мне отдали зал, в котором работают начинающие певцы. Он очень остроумно сделан: сцена выдается таким мысом. Если мало людей, то в этот сегмент, который образуется перед сценой, сажают всех зрителей. Если людей побольше, они могут немножечко отодвинуть сцену — тогда тоже вроде полный зал. А если уж действительно полный зал, тогда они совсем ее отодвигают. Это очень остроумно сделано, чтобы не травмировать начинающих певцов, у которых иногда в зале бывает два человека, которых он сам и пригласил. У меня могла случиться такая же история, потому что расклеили афиши накануне вечером — желтенькие такие листочки — только в этом районе. Зал назывался Элизе Монмартр. И в первый день у меня вдруг оказалось 350 человек, на что никто не рассчитывал. И забегал директор-француз, ничего не понимающий, что я пою: как могло получиться, что оказалось больше половины зала людей?! Это не может быть! Не было рекламы, ничего... На второй день у меня было человек 500, а в третий!.. Короче говоря, мы не пустили то же число людей, которое было в зале. Так прошли эти концерты!

- Какие песни французская публика понимала и принимала больше, чем остальные?

- Во-первых, стилизации обязательно. «В сон мне желтые огни» — такая стилизация на цыганские темы. Но самое ценное не это. Если по названиям, я вам скажу: «Натянутый канат» — песня, которая принималась лучше всего. Песни с напором и отдачей — после которых надо вытирать влагу. И, как ни странно, некоторые вещи куплетной формы. Ну предположим, такая шуточная песня «Ой, Вань, смотри, какие клоуны...». То есть такие, где есть характеры, где я имел возможность актерски чего-то проиграть. Их это очень забавляло. Они сразу хватались за текст (к этому времени моя пластинка там уже вышла) и начинали смотреть, в чем же там дело, и запоздало хохотали. Начинается следующий куплет, а в зале хохот, потому что они успели прочитать... Короче говоря, я не могу что-то особенно выделить. Вы знаете, от зрителя тоже многое зависит. Зачем человек пришел? Если он пришел для того, чтобы потом рассказать знакомым: «Я такую ерунду смотрел», — он так и смотреть будет. Если он пришел совсем непосвященный, тут уж зависит от того, что происходит на сцене. А есть еще и обратный эффект — изумительный! Когда человек пришел для того, чтобы ему понравилось. И тебе остается сделать вот столько еще для того, чтобы это случилось.

- Расскажите о новом спектакле «В поисках себя».

- Спектакль очень странный. Это даже не спектакль, это новое зрелище. Я считаю, что мы придумали новую форму театрального действа. Нам вдруг стало досадно в какой-то момент, что все, что мы пишем для фильмов, для театров других или для спектаклей, которые сходят со сцены, — все пропадает. Получается, что это работа в корзину. И мы решили из этих вещей, которые исчезнут навеки и которые якобы привязаны к определенному фильму, спектаклю или там передаче телевизионной, сделать спектакль. Или концерт, не знаю, как хотите назовите. Сначала он был с объяснительным текстом, я его произносил. Потом Любимов придумал привозить с нами макет нашего театра, освещать его одним маленьким фонарем: на меня ставят красный свет, Золотухину — он играл в кино милиционеров, — на него врубают такую зеленую бумажку, — ему, значит, везде открыта дорога... Мы можем этот спектакль — почему он нам удобен — возить в любое место, в любой город. Смотрят его с громадным интересом и удовольствием везде. Сначала были люди в недоумении, но сейчас в Москве, я думаю, что это самое популярное зрелище. На него так же трудно попасть, как на «Мастера и Маргариту». На которые приходит очень много людей, а после первого акта человек 50 уйдут, потому что ни черта не понимают, а пришли, пото-му что достали билеты. В основном это работники торговли. Я однажды пришел к одному работнику торговли — мне нужно было к празднику что-нибудь. Меня представили. Я так робко ему говорю: «Хотите пару билетов на премьеру? Просто в благодарность вам за то, что вы мне быстро, без потерь времени поможете решить вопрос стола — сегодня у меня гости». Он на это мне со скучным лицом (он, по-моему, язвенник) достал вот такую пачку пропусков — в Дом кино, в Дом литераторов, на все просмотры фильмов, на Таганку — куда угодно... И я понял, что предложить мне ему нечего. «Ну и от вас мне ничего не надо». И ушел. Это я к чему рассказал? Что этот самый спектакль очень популярен и думаю, даже эти самые работники торговли туда с трудом попадают сейчас...

- Какой вопрос вы бы хотели задать самому себе?

- Я не знаю, как назовут меня в будущем...Может быть, я ошибусь... Сколько мне еще осталось лет, месяцев, недель, дней и часов творчества? Вот такой я хотел бы задать себе вопрос. Вернее — знать на него ответ.